"Валерий Поволяев. Фунт лиха" - читать интересную книгу автора

над собой, над кем угодно, а заставляй людей смеяться. Недаром говорят, что
минута смеха продлевает человеку жизнь на день, а потом, настроение в группе
надо постоянно поднимать и тут уж - проверено! - самое лучшее, самое
наивернейшее лекарство - шутка.
- Давай продолжай морскую тему, - пробормотал Тарасов.
Присыпко когда-то служил на флоте, пахал воду на боевом корабле, утюжил
северные и восточные моря и в светлые минуты досуга рассказывал разные байки
про сквалыгу боцмана и остроумного кока, про то, как ловится "морской
дедушка" - крупный жирный бычок, обитатель спокойных бухт и заливов, очень
схожий своими манерами с воробьем - хамоватым городским существом, и как
хорош бывает бычок с пивом, и что может совершить верблюд, если он
мобилизован на флотскую службу.
- Про верблюда на флоте - это новое, расскажи, - потребовал Тарасов.
В понимающей улыбке раздвинул губы Присыпко, потеребил пальцами бороду.
- Как считаешь, что нужно сделать верблюду, чтобы не проскочить в ушко
иголки? - склонил голову набок, взглянул трезвыми светлыми глазами на
Тарасова, и тот отметил, что глаза Присыпко холодны и спокойны, в них нет
смеха, это глаза человека, готового ко всему, и Тарасову стало немного
легче - Присыпко знает что делает, понимает, во имя чего нужно "юморить", он
не подведет, выдюжит, даже если им придется выть от голода волками. -
Завязать на конце хвоста узел, вот что, - дал Присыпко ответ на свой
"верблюжий" вопрос, когда и Тарасов, и Манекин, и Студенцов о нем уже
забыли. - Но на сегодня, братья, все. Рассказам - отбой. Не рассказывается
что-то, - пожаловался он.
Пурга утихла ночью, увяла, сошла на нет так незаметно, что ее будто и
не было вовсе. Когда утром они проснулись и выползли из палатки, то землю
уже не окутывали снеговые простыни, не шипел по-ведьмински ветер, хотя
нельзя сказать, что он успокоился, он продолжал беситься, но был уже
другим - сухим, резким, обваривающим, целенаправленным. Такой ветер - к
морозу.
Вокруг палатки был аккуратно насыпан чистый снежок, в нескольких шагах
от площадки курилась, попыхивая черным густым дымом, река, беззвучно
передвигала, волокла вниз камни, скреблась плотным литым телом своим об
обледенелые берега, слизывала с них наросты, с ледяными брызгами уносилась
вниз. Противоположный берег реки был едва виден - на землю лег клочковатый,
неопрятного пепельного тона туман, очень схожий с испражнениями пожарища, он
смешивался с курным паром реки, окрашивал все вокруг в зловещий цвет и,
подхватываемый порывами ветра, сгребался в тяжелые высокие кучи,
стремительно уносился в ближайшее ущелье, будто в преисподнюю.
- Стра-ашно, аж жуть, - выбравшись вслед за Тарасовым из палатки,
пропел Присыпко. Фальшиво пропел. Солист из него был никакой. Поднялся с
четверенек на ноги. Ковырнул ногтем в зубах, изобразив на лице сытое
довольство: - Чем, славяне, питаемся сегодня? Та-ак... - тут он подобрался и
выкрикнул себе за спину, в пустоту ущелья, из которого выхлестывала река;
будто находился не на пустынном памирском леднике, а по меньшей мере в
московском кафе: - Официант! Вот что... Принесите-ка нам, официант,
грибочков соленых, расстегаев с рыбой, жареных рябчиков с ананасами
по-буржуйски, как у Маяковского, мяса посочнее, зажаренного на вертеле, и
четыре бутылки вина. Ж-живо?
Тарасов похлопал Присыпко по плечу. Подобное кривлянье все от голодных