"Геннадий Прашкевич. Приключение века" - читать интересную книгу автора

надписи на змеях, но, несмотря на усталость, змеи хищно стремились вверх,
под скудные одежды Серпа Ивановича.
Голова у Сказкина, действительно, была крупная; думаю, сам Дионисий
не отказался бы на одном из своих кровожадных товарищеских пиров плеснуть
вина в чашу, сработанную из черепа Серпа Ивановича. Прищуренными хитрыми
глазками, полуприкрытыми пучками белесых ресниц, Серп Иванович смотрел
куда-то мимо меня, в сырой душный угол домика. Руки он держал за спиной и
явно что-то прятал от меня.
- Да ладно, - сказал я. - Показывай, добытчик, что принес? Опять
морскую капусту?
Сказкин хмыкнул, глухо, как в раковину:
- Говядина!
"Бессонница, - окончательно решил я. - Точно, это на него бессонница
действует!
В самом деле: на ближайшие тридцать миль, а в сторону американского
континента много более, не было тут ни одной коровы, а единственную белую,
принадлежавшую Агафону Мальцеву, даже Сказкин вряд ли посмел бы назвать
говядиной...
- А ну! - приказал я. - Показывай!
И ужаснулся.
В огромных дланях Серпа Ивановича лежал кусок свежего, еще
источающего кровь, мяса. Противоестественный алый кусок, даже обрывок
шкуры на нем сохранился, будто сорвали ее с животины одним махом!
- Кто? - только спросил я.
Сказкин пожал плечами, покатыми, как у гуся.
- Но ведь это единственная белая корова Агафона!
- Других тут нет, - подтвердил мою правоту Сказкин.
- Кто? Кто сделал такое?
Серп Иванович хихикнул.
Застиранный тельник делал Сказкина похожим на большую мутную бутыль,
по горло полную здравого смысла. Хихикал он, конечно, надо мной, ибо
только младший научный сотрудник Тимофей Лужин (он, Сказкин, был в этом
твердо уверен) мог возлежать на раскладушке в тот час, когда всякий
порядочный человек тут же соскочил бы, чтобы начать суетиться вокруг такой
еды. Сказкина переполняло чувство превосходства. Сказкин презрительно и
высокомерно пожимал плечами, Сказкин снисходил: ладно, мол, лежи! У тебя,
мол, есть я, Сказкин, а, значит, не пропадем!.. И не выдержав его
высокомерия, духоты, неожиданности и испуга, я наконец встал, добрел до
умывальника, где громко начал фыркать и обливать себя водой.
- Я однажды в Пиреях двух греков встретил, - гудел за моей спиной
довольный Сказкин. - Один виски нес, другой на тебя походил...
Я прислонился к пустой раме.
"Ох, Серп! Ох, родимый!.."
Слоистая полоса теплого утреннего тумана зависла над темным заливом,
резко деля мир на _з_е_м_н_о_й_, с его тяжкими пемзовыми песками,
оконтуренными бесконечной щеткой бамбуков, и на _н_е_б_е_с_н_ы_й_ - с
пронзительно душным небом, выцветшим от жары, как любимый, не снимаемый
никогда тельник Сказкина.
- Ну? - переспросил я.
Сказкин хитро подмигнул.