"Геннадий Прашкевич. Мир, в котором я дома" - читать интересную книгу автора

Изредка я останавливался, ища глазами живое, но жизнь сельвы кипела
где-то наверху, на деревьях, на недоступных мне этажах.
Именно оттуда доносились приглушенные голоса птиц, а иногда, как яркие
парашюты, спускались заблудшие бабочки.
Только споткнувшись о тушу дохлого каймана, я по-настоящему поверил,
что река рядом. Но я еще не сразу пришел к ней. Кривые, задавленные лианами
древесные стволы, мрачные крохотные озера, забитые манграми, ярко-красные
воздушные корни которых источали тревожный запах, - казалось, это никогда
не кончится.
Но вот, наконец, я ступил на скрипнувший под ногой песок, по которому
стайкой метнулись вспугнутые мной крабы.
Река целиком пряталась под пологом леса, и именно тут, на берегу, к
которому я так стремился, я чуть не погиб, наткнувшись на поблескивающие и
шевелящиеся, похожие на черные тыквы, шары устроившихся на ночлег кочующих
муравьев "гуагуа-ниагуа" - "заставляющих плакать"... В панике, сбивая с
себя свирепо жалящих насекомых, я бросился в воду, еще раз оценив качество
взятой у уругвайца куртки - она не промокала.
А потом, выбравшись на берег, долго прислушивался - не доносится ли
откуда-нибудь характерный шорох "гуагуа-ниагуа", пожиравших листья...
Сгущались сумерки.
Совершенно разбитый, я влез на нависающее над водой дерево и почти
сразу услышал крик.
Он начинался в глубине сельвы - тонкий, жалобный, слабый, понемногу
набирал силу и переходил в панический рев, обрывавшийся так неожиданно,
будто кричавшему затыкали рот.
Это не человек, сказал я себе. Это ночная птица. Она вышла на охоту. И
охотится она не на людей... Но успокоить себя было трудно. В голову одна за
другой лезли мысли о потерявшихся г. сельве людях, скелеты которых находят
иногда на отмелях и лесных болотах. Капитан Моррис, полковник Перси
Гариссон Фоссет... Они знали о сельве все, и все же сельва их поглотила.
Разбуженные тоскливым криком, выползали из подсознания невнятные страхи...
Я вспомнил даже о Курупури, духе, ноги которого вывернуты назад, духе,
терзающем все живое, духе, состоявшем в близком родстве с боиуной...
И вдруг на реке, далеко подо мной, мелькнули огни.
Они виднелись так явственно, что, пытаясь крикнуть, я чуть не сорвался
с дерева. Моя попытка, казалось, сняла чары - огни потускнели и исчезли,
будто погрузившись в воду. Боиуна, сказал я себе, покрываясь холодным
потом, боиуна...
Ночь тянулась бесконечно. Я то впадал в забытье, то просыпался от
воплей проходящих вверху обезьян-ревунов, а совсем под утро вдруг
разразился короткий ливень, не принесший прохлады, зато отяжеливший ветки,
в просветы которых глянули вдруг такие крупные, такие яркие и ясные звезды,
что меня охватило отчаяние.
Все утро я оплетал лианами найденные на берегу сухие стволы пальмы
асан. Голод и беспричинный страх мешали работать - я беспрестанно
оглядывался на заросли, будто из них и впрямь могло показаться жуткое лицо
карлика Курупури - духа сельвы. И успокоился, лишь столкнув на воду свой
непрочный плот.
Поворот за поворотом... Я терял им счет, и деревья проплывали и
проплывали передо мной.