"Антуан Франсуа Прево. История одной гречанки" - читать интересную книгу автора

свободы, но только такими путями, которые не осудил бы и сам паша; я дала
ему слово, что уже не буду настаивать на своих правах, а буду добиваться
свободы только как невольница и за такую сумму, какую за нее назначат. Он
пожелал узнать, к кому обратилась я с письмом. Я не могла скрыть, что оно
было к вам. Товарке искренность моя пошла на пользу, похождения ее так и
остались нераскрытыми, а домоправитель, довольный моим признанием, сказал,
что на таких условиях охотно пособит мне.
Его сговорчивость удивила меня не меньше, чем напутала прежняя
суровость. До сих пор не знаю, чем объяснить ее. Я была несказанно рада,
что удалось преодолеть столь страшное препятствие, и несколько раз
посылала разузнать, тронула ли моя просьба ваше сердце. Ответ ваш был
неясен. Теперь же, к величайшей радости, я на опыте убедилась, что вы
занялись участью несчастной невольницы и что свободой я обязана не кому
другому, как именно вам, благороднейшему из людей.


Если при чтении этой исповеди у читателя возникли те же мысли, что и у
меня, то он не удивится, что, выслушав ее до конца, я погрузился в
глубокое раздумье. Оставляя в стороне восторженные отзывы Шерибера, я
убедился, что юная гречанка и в самом деле наделена незаурядным умом. Я
восхищался тем, что без помощи иного наставника, кроме природы, ей удалось
так удачно выходить из затруднений и что, говоря о своих мечтах и
размышлениях, она большинству своих помыслов придавала чисто
философический оборот. Она была очень развита, причем нельзя было
предположить, что эти мысли она у кого-то заимствовала, ибо дело
происходило в стране, где мало предаются умственным занятиям. Поэтому я
решил, что у нее от природы богатый внутренний мир и в сочетании с на
редкость трогательной внешностью она представляет собою поистине
необыкновенную женщину. В приключениях ее я не находил ничего особенно
возмутительного, ибо уже прожил в Константинополе несколько месяцев и мне
изо дня в день доводилось слышать самые диковинные истории, связанные с
невольницами; в дальнейшем моем повествовании найдется немало таких
примеров. Не удивил меня и рассказ о том, как ее воспитывали. Ведь Турция
полна гнусными отцами, которые готовят дочерей к разврату, и только этим и
заняты ради хлеба насущного или ради приумножения своих достатков.
Но, принимая во внимание впечатление, произведенное на нее, как она
уверяла, нашей краткой беседой, а также причины, по которым она вздумала
именно мне быть обязанной своей свободой, я не мог вполне довериться тому
простодушному и невинному виду, с каким она говорила со мною. Чем больше я
приписывал ей ума, тем больше подозревал в ней ловкости; именно старания,
которые она прилагала, чтобы убедить меня в своей наивности, и внушали мне
недоверие. В наше время, как и в древности, только в иронической поговорке
упоминают о чистосердечии греков. Поэтому в лучшем случае я мог считать
правдоподобным лишь следующее предположение: стосковавшись в серале и
рассчитывая, быть может, на большую свободу, она решила уйти от Шерибера и
переменить обстановку, а чтобы внушить мне нежное чувство, вздумала
воспользоваться нашей беседой и подойти ко мне с той стороны, которая
показалась ей во мне самой уязвимой. Я допускал, что она действительно
испытала волнения сердца и ума, о которых говорила, а причину их нетрудно
было отыскать, ибо девушке вряд ли мог доставить много радости дряхлый