"Антуан Франсуа Прево. История одной гречанки" - читать интересную книгу автора

без напускного гнева, вручила учителю этот ответ и попросила оградить ее в
дальнейшем от подобного рода посягательств.
Не скрою, что самолюбие побудило меня объяснить эту жертву в лестном
для меня смысле и, памятуя о намерении, возникшем у меня утром, я перестал
упоминать о силяхтаре, дабы заняться своим собственным делом. Однако
Теофея, прервав меня, стала делиться со мною множеством соображений,
причем источником их, насколько я понимал, были некоторые мелкие
подробности, ускользнувшие от моего внимания накануне. Она от природы была
склонна к размышлениям; все, что западало ей в душу, она сразу же начинала
обсуждать со многих точек зрения, а тут я убедился, что она только этим и
была занята с тех пор, как мы расстались. Она засыпала меня бесчисленными
вопросами, словно хотела запастись темами для раздумий на будущую ночь.
Поразит ли ее какой-нибудь обычай, свойственный моим соотечественникам,
услышит ли она впервые о каких-либо нравственных устоях, она неизменно,
как я замечал, на мгновение задумывалась, чтобы запечатлеть их в своей
памяти; иной раз она просила меня повторить сказанное, словно боялась, что
не вполне поняла смысл моих слов или может их забыть. В ходе этих
обстоятельных бесед ей всегда удавалось так или иначе выразить мне свою
признательность; но, прежде чем у нее проявлялись эти нежные порывы, она
своими рассуждениями так затрудняла мне подход к поставленной мною цели,
что мне никак не удавалось перевести разговор на себя, чтобы
воспользоваться преимуществами, на которые я рассчитывал. К тому же
рассуждения ее так быстро следовали одно за другим, что она занимала мое
внимание все новыми расспросами и принуждала меня быть сдержаннее и
серьезнее, чем мне хотелось.
В тот раз она с таким увлечением предавалась этой своеобразной
философии, что едва дала мне время сообщить ей о догадках, зародившихся у
силяхтара насчет ее происхождения. Но мне не требовалось никакой
подготовки, чтобы заговорить с ней об ее отце, и поэтому я попросил ее
отложить на время все расспросы и умствования.
- У меня возникло некое сомнение, и вы сразу же поймете, что корень его
- в восхищении, которое вы вызываете во мне, - сказал я. - Но прежде чем
объяснить вам его сущность, я должен спросить: знали вы свою мать?
Она ответила, что не сохранила о ней ни малейшего воспоминания. Я
продолжал:
- Как? Вы даже не знаете, в каком возрасте лишились ее? Вам не
известно, скажем, случилось ли это до похищения, в котором обвинили вашего
отца, и вы не знаете, была ли то другая женщина или же гречанка, которую
он подговорил бросить мужа и похитил, как вы, кажется, говорили, вместе с
двухлетней девочкой?
Слушая меня, она залилась румянцем, но я еще не понимал причины ее
смущения. Она пытливо смотрела на меня. Помолчав, она сказала:
- Неужели вам пришла в голову та же мысль, что и мне? Или вы случайно
узнали кое-что о том, что я и сама подозревала, не решаясь, однако, никому
признаться в своих догадках?
- Не понимаю, что вы имеете в виду, - ответил я. - Но я восторгаюсь
многими врожденными достоинствами, которые выделяют вас среди других
женщин, и не могу поверить, что вы ребенок столь презренного человека,
каким вы изображаете своего отца; и чем больше я убеждаюсь, что вы почти
ничего не знаете о своих младенческих годах, тем более склоняюсь к мысли,