"М.М.Пришвин, В.Д.Пришвина. Мы с тобой. Дневник любви" - читать интересную книгу автора

"приди!" и начать жизнь иную.
Крест -- значило покончить. "Приди" -- значило начать.
В записочке своей я написал "крест" и протянул руку к огню, но в
последний момент руку отдернул, написал "приди" и записочку сжег.
Никто из сидящих за столом не мог знать, что со мной было. Итак, все
сидели вместе за столом, но каж-дый про себя жил по-своему".
...Одиночество. Оно подчеркнуто в качестве эпиграфа ко всему дневнику
коротким расска-зом: "Возвращаясь домой, всегда открываю буфет и даю
чего-нибудь Ладе. Зато, как бы надолго я с ней ни расставался, как бы ни
радовался я встрече с ней, завидев меня,она встает и глядит на буфет. Люблю
я эту собаку, у нее такие прекрасные глаза... Быть может, никого у меня и
нет, кроме Лады.
Лада моя! -- радуюсь я ей. А она глядит на буфет..."

Всю долгую жизнь тоскует человек по само-му насущному -- по ответному
слову понимаю-щего друга: "Мое искусство как личный подвиг, как счастливую
службу, никто не понял, и до сих пор не нашлось у меня ни одного ученика".
"Может, мне когда-нибудь встретится друг, и я выскажусь ему до конца" . Друг
этот в его представлении -- женщина: "Одной сказать можно -- а ее нет.
Неведомый друг! как глубоко он скрывается, как невоз-можно трудна наша
встреча! Писать именно и надо об этом. Кончились люди. Луна, звезды,
огромные деревья -- и я, томящийся по другу, которому надо обо всем этом
сказать".

Так прошла жизнь. Но это было далеко не одно только "личное", нет!
Жажда восполне-ния -- это стоит перед каждым. В таком смысле каждый --
художник, творящий пусть хотя бы себя одного. Древний миф об Адаме
пережива-ется заново каждым на собственном опыте, хотя человек может и не
знать этот миф, и не про-честь о нем никогда ни одной строчки либо считать
его пустой сказкой, не стоящей внима-ния. До чего же это удивительно, и как
важно каждому об этом узнать!
Накануне нового, 1940 года записочка с при-зывом друга сгорела, но
писатель не обольщает себя осуществлением мечты. Пора и вправду поставить
крест над нею. И он действительно в первый же день нового года решается
занять-ся собственными "похоронами" -- так называет он свое решение привести
в порядок архив и продать его Литературному музею.
Для этой работы он пригласил известного до революции критика и
литературоведа Разумни-ка Васильевича Иванова, который недавно вер-нулся из
очередной ссылки и теперь находит временное пристанище у Пришвина.
Еще в петербургские годы в начале века поверил он в начинающего
писателя Пришвина, оценил его дарование, писал о нем восторженно. Упрямый,
принципиальный, он верен своей оценке писателя и сейчас. Пришвин тоже верен
ому по-своему: он аккуратно посылал деньги в ссылку своему другу, сильно по
тому времени рискуя, но сблизиться с ним по-настоящему не смог: Разумник
Васильевич чужд Пришвину своими интересами политика, своими убежде-ниями
антропософа.

"3 января. Под вечер с некоторой угнетенностью, по которой догадывался
о приближении приступа знако-мой тоски, вышел я на улицу. Но я еще мог в
этом состоянии кое о чем раздумывать. Я шел в большом городе, постоянно