"Михаил Михайлович Пришвин. Кащеева цепь (автобиографический роман) " - читать интересную книгу автора

страстное - "ма-ва".
"Тюк-тюк!" - отвечает она.
Он хлопает крыльями о сырые темные комки и больше не слышит земли под
ногами. Летит. Куда летит? Бог знает. Свет велик!
- Летмя, летмя! - шепчет Гусёк, сгибаясь над сетью в три погибели.
Хочет уменьшиться - и не может. Хочет быть как перепел - тесно.
И вдруг упал возле сетки. Шуркнул в зеленях, шепчет страстно:
"Ма-ва".
"Тюк-тюк!" - отвечает она.
"Иди, иди, любезный перепел", - замирает сердце охотника. Он ходом
идет, шевеля верхушками озимых стеблей. Перед самой сетью - плешинка,
вымочина, рожь едва-едва прикрывает ее. Он останавливается, боится. Может
быть, видит уже, что тут в десятке шагов другой огромный перепел сидит,
согнувшись над полем, и отблеск зари зловеще сверкает на его голом
перепелином носу. "Видит или не видит?" - замирает охотничье сердце.
Не видит! Идет напролом. Последнее "ма-ва", последнее "тюк-тюк", и
рожь шевелится под сетью возле самой клетки.
Теперь самка высунула свою серую головку из лубяной темницы в окошко,
где привязана фарфоровая чашечка для питья, а он - тоже у чашечки. И глядят
друг на друга: очи в очи, клюв в клюв. Густые озими пахнут, призывают:
"Разбей, голосистый белый перепел, лубяную темницу. Думать тут нечего!"
Где тут думать: он ерепенится, хохлится и бьет грудью и крыльями о
сухой лубок.
Час пробил: пора!
Встряхивают сеть. Перепел висит в петле, как раз против стаканчика с
водой, где он только что видел склоненную головку. Не упустить бы только
теперь. Не ускользнуло бы из рук его тепленькое бьющееся тельце. Голосистый
туго завязан в мешочке из-под проса. Полевая песнь его спета. Теперь он
будет петь в городе, в железных или рыбных рядах, услаждая купеческое ухо.
Охотники, мокрые от росы, шагают по полю домой, будто водяной со своим
маленьким сыном переходит из озера в озеро.
Церковный сторож давно отзвонил. Давно уже небо покрылось звездами.
Месяц взошел. И тысячи малых земных звезд засияли на стеблях озими, на
сапогах, на чекмене, на бороде Гуська, на завязанном мешке, где в тьме
притих голосистый. Все птицы притихли. И лишь лягушки-турлушки ведут свою
вечную трель от вечерней зари и до утренней.
И чудится Гуську, будто четверка белых коней мчит из оврага карету в
зеленое поле. Едет купец, не глядит, что топчет чужие поля: у него ли не
хватит денег! Вот остановился. Гусёк будто открывает дверцу:
- Ваше степенство, извольте слушать: кричит! Кричит белый перепел.
Задумался купец в карете, забыл
он счета, кули, мешки, трактиры и мельницы. Разгорелось сердце.
- Поймай, Гусёк, Христа ради!
- Сию минуту, - отвечает Гусёк, - не извольте беспокоиться, самка у
меня хорошая, молочком ее тепленьким попоил для голосу, для чистоты. Для
вас старался. Вас ждал. Сию минуту.
И будто уходит Гусёк и возвращается с перепелом.
- Ваше степенство, извольте!
- Белый?
- Так точно, ваше степенство, купеческие перепела - белые.