"Михаил Михайлович Пришвин. Кащеева цепь (автобиографический роман) " - читать интересную книгу автора

ту сторону, где начали резать свиней.
Только уже когда в городе появились объявления о трех сбежавших
гимназистах, Синий явился в гимназию и дал свои показания. Прикатил в
гимназию на шарабане становой Крупкин, за ним следовала телега с двумя
полицейскими. Хорош и могуч был в гимназии знаменитый истребитель
конокрадов, багрово-синий и весь наспиртованный. Гимназисты всех классов
видели, как Заяц и Обезьян в своих синих вицмундирах вертелись около
громадного грузного человека, будто они были бумажные, долго ему что-то
рассказывали и просили ни в коем случае не применять оружия.
Услыхав про оружие от бумажных людей, становой сказал:
- Едрёна муха!
И, не обращая больше на них никакого внимания, вышел из гимназии, сел
в тележку и покатил. За ним покатилась телега с полицейскими.
- В Азию поехали! - сказали гимназисты.
От Веры Соколовой уже в двух гимназиях было известно и шепотом
передавалось из уст в уста, что поехали именно в Азию.
- Как бы не вернули в гимназию?
- Ну, уж, брат, нет, - вспыхнул какой-то горячий гимназист, - теперь
уж их не догонят.
Мало того гимназисты - синие прасолы сошлись опять, обсуждали дело
серьезно.
- Конечно, - говорил один, - Крупкин ловкач, да ведь мальчишки тоже
отчаянные.
- Опять, у них вода, - говорил другой, - река быстрая и сама несет
лодку, а ему нужно погонять и погонять.
Весь город ожил. Спроси вперед у любого, каждый бы рассмеялся над
путешествием в Азию, ну а как уже уехали, так стало казаться, что хорошо, и
отчего бы им и не доехать до Азии. Все спавшие на ноги стали и с радостью
передавали друг другу: три бесстрашных гимназиста уехали от проклятой
латыни в Азию открывать забытые страны.
Как раз в эти золотые, светлые сентябрьские дни на воле, о которой
пишут и мечтают на лавочках, глядя в синюю даль, на этой настоящей воле был
осенний перелет птиц с севера на юг над реками быстрой Сосной и тихим
Доном, через теплые моря, на берега Малой Азии. Курлыкали журавли и,
расстраивая свои треугольники, спускались отдыхать на низком берегу Сосны.
Гуси строгими кораблями торжественно летели, отрывисто переговариваясь; они
ночевали вместе с утками на воде, выставляя на своем берегу сторожей.
Лебеди совсем не отдыхали и летели так высоко, что только по серебру
их грудей в чистом воздухе и по каким-то гармоническим, особенным ладам
можно было догадаться о них. Белые рыболовы, чайки разных пород, еще не
трогались и вились на своих гнутых крыльях у самой воды.
Этого наш Курымушка еще никогда не видал и не мог видеть, это можно
почувствовать всей душой, только если сам сжег за собой корабли и сам
вступил в этот птичий путь, исполненный всякого риска, всяких опасностей.
Тогда уже знаешь наверное, что и они там в воздухе не просто кричат, а, так
же как мы, разговаривают. Хорошо было, что Рюрик с пяти лет бывал на охоте
со своим отцом, все это знал и умел все объяснить, скажет: "Лебедь!" - и
Курымушка на всю жизнь от одного слова знает, как летят лебеди и что это
значит; скажет: "Гуси!" - и вот что-то очень серьезное, строгое залегает в
душу от гусиного полета. Какие-то маленькие пичужки, серебрясь, попискивая,