"Анна Присманова "Стихи разных лет"" - читать интересную книгу автора

выходить за пределы своего домашнего круга, хотя не раз брошенные вскользь
упоминания о "неисправимых чудаках", Присмановой и Гингере, которыми,
однако, читатели "будут еще очарованы"53, в воспоминаниях Юрия Иваска
приходятся на этот период их жизни. "Русский Монпарнас в Париже относился
к Александру Гингеру и Анне Присмановой благодушно, но все же их не
принимали всерьез. Но в их патетике, смешанной с комизмом, во всех их
нелепицах куда больше поэзии, чем во многих очень "средних", дюжинных
стихах поэтов, писавших неплохо, но очень уж аккуратно-меланхолично, как
того требовала Парижская нота" - вспоминал Юрий Иваск54. О потешной
"патетике" и "комизме", прочно связанными с довоенным восприятием странной
четы, рассказала однажды поэту Вадиму Перельмутеру вернувшаяся из
эмиграции Мария Вега. Случай этот относится к зиме 1937 года, когда в
Париже, как впрочем и в Москве, шли Пушкинские дни. Мария Вега вспомнила,
как на Пушкинском вечере появились слегка запоздавшие Гингеры,
"прошествовали через полный зал к своим местам где-то в первых рядах,
изображая Натали и Пушкина. Она, остролицая и худощавая, - со старомодно
завитыми буклями и в глубоко декольтированном вечернем платье. Он,"..."
рядом с хрупкою женой казавшийся крупным, - с пышными бакенбардами и во
фраке. Публика украдкою прыскала в кулаки. Они же хранили совершенную
невозмутимость..."55. В.Перельмутер сокрушался, что никто не распознал
пародии, а Мария Вега признавалась, что представляла стихотворство
Присмановой куда как зауряднее тех стихотворений, что услышала уже в
России.
Между тем Адамович включает стихи Присмановой в первую антологию русской
зарубежной поэзии "Якорь" (1936), "Круг" печатает ее посвящение Владиславу
Ходасевичу и "Потонувший колокол", стихи Присмановой не отвергают и
респектабельные "Современные записки". А в 1937 году появляется на свет
первая книга стихов Анны Присмановой "Тень и тело". Первая, долгожданная,
а ведь поэтесса - ровесница Цветаевой и Адамовича! Насколько все-таки
тяжела была поступь присмановской Музы.
Неспешность в поиске нужных слов, вдумчивое строение фраз, - порой
создается ощущение, что если появилась бы хоть малейшая возможность
сосредоточить весь желаемый смысл в одном слове - Присманова непременно
так бы и поступила.
Обыкновенно отмечаемая рецензентами трудность ее поэзии теми же
рецензентами зачастую списывалась на счет ее, Присмановой, любви
эпатировать, хотя бы озадачить, читателя. Подбирая эпитет для "новизны
выражения" в стихах Присмановой, Глеб Струве остановился на определении
"вызывающая"56. Отчасти это верно. Стихи ее, действительно, имели необщее
выражение лица; если лаконичность может быть яркой, а красота -
перекрученной и завязанной в узлы, то именно такова книга стихов "Тень и
тело" Анны Присмановой. Она могла покоробить слух, привычный к карманной
лирике "поэзии интонации". Для такого слуха отважное словотворчество (ее
"танцы на канате") может послышаться неуклюжим шлепком, тогда как игра ее
слов и сложна и равновесна, то есть требует и выверенности и взвешенности
движения канатного плясуна, пользуясь лексикой самой поэтессы. Присманова
прежде всего точна, сколь бы нелепыми ни показались поначалу употребляемые
ею сочетания слов. Сказать о поэтическом даре, что он - крылат - это
значит опереться на все богатство заранее известных ассоциаций, которые не
могут не возникнуть у читателя. Это все равно что ничего не сказать. Не