"Анатолий Приставкин. Солдат и мальчик" - читать интересную книгу автора

его да тонкой нотой, а если надо, и небольшой истерикой с причитанием.
"Дя-де-нька, отпусти, не виноват я, сиротой расту, брошенный на всю мою
жизнь!" Вздохнет старшина, может, сынишку вспомнит, выпустит, а то еще
червонец сунет неловко. Мол, бери да не воруй больше, а то плохо кончится. А
ты ему: "Спасибо, дяденька, не буду воровать, я учиться пойду. Выучусь,
пойду милиционером работать!" Тут он расчувствуется, скажет: "Ишь,
шпингалет, соображает... Была бы семья, что-нибудь из него путное вышло. А
все война, война...".
Посидел Васька, подумал и решил, что перво-наперво нужно ему от компаса
избавиться. С компасом он жулик, а без компаса вполне честный человек. Зашел
Васька в сарай, где кирпич пирамидкой лежал, оглянулся несколько раз, не
следит ли кто. Вынул из серединки кирпичину, а за ней пустота оказалась:
старая Васькина заначка. Ловким движением сунул туда компас, завернутый в
лопух, и кирпичом заложил. Для гарантии помочился на это место, чтобы не
лезли.
Из сарая Васька вышел не спеша, сильно сплюнул. Все было в этом плевке:
чувство облегчения, отсутствие вины и вообще конец этой истории.


- 4 -

От Саратова, где формировалась часть, тащились до Москвы трое суток. Но
уже сейчас, на подъезде, Андрею Долгушину, как другим солдатам, было ясно,
что в столице они не задержатся. По Московской окружной дороге перебросят на
северную, а может, и наоборот, на южную ветку, сейчас от севера до юга
затяжные бои. Но солдаты, и не имея информации, склонялись к тому, что путь
их ляжет в направлении Курска. "Солдатское радио", никем не уточненное и не
подтвержденное, все-таки упорно указывало на юг... Так они предполагали,
покуривая самокрутки из едкой махры и разглядывая длинное Подмосковье,
деревья, а то и целые рощицы, стоящие в воде, темные деревеньки вдоль
дороги, где не было видно ни людей, ни скотины.
Но солдат предполагает, а командование располагает. Так сказал боец
Воробьев, взводный балагур и философ. До войны работал он прорабом на
строительстве в городе Бежицы. Хватка у него была, наверное,
профессиональная, что касалось достать, выпросить, организовать. Такие люди
не пропадают нигде, да и другим с ними легче жить. Случись какое затруднение
с жратвой, посылали Воробьева, а на подхват ему Гандзюка.
Коротышка Гандзюк, брюхо шире плеч, правый фланг замыкает, но насчет
кормежки первей нет его. Еще разводящего, как именуют половник, не успели
окунуть в варево, а он уже с котелком на изготовке...
- Гандзюк, - кричат ему, - будешь торопиться - обожжешься!
- Ничего, - отвечает, гипнотизируя глазами кухню. - У человека сто
метров кишок, и все для того, чтобы, съев горячего, не ошпарить задницу.
Эшелон между тем замедлил ход и тащился едва-едва, а потом и вовсе
встал. Дернулся раз, другой и замер навсегда. Поглядели - кругом другие
эшелоны, где-то репродуктор говорит, наверное, станция.
Сказали: "Боец Воробьев, сходи на разведку. Отчего с утра не несут? Или
повара проспали? Натрескались, поди, на ночь, теперь переваривают до Москвы
или как? А солдатиков-то потрясло дорогой, им дровишки только подбрасывай!"
- Проси хоть кипятку, если нет покруче! Да узнай, сколько стоять?