"Анатолий Приставкин. Долина смертной тени" - читать интересную книгу автора

простаиваю у парадных дверей, приходя к Белому дому, с утра, по слякотной
Москве, в промокших ботинках, чтобы поставить чью-то очередную закорючку на
оборотной стороне моего разнесчастного списка, в котором собраны воедино и
Вячеслав Иванов, и Лев Разгон, и Фазиль Искандер, и священник отец Александр
(Борисов), и Булат Окуджава, и другие мои друзья-товарищи... Собрал тех,
кого любил... Не заглядывая в анкеты. А лишь в души.
Но, возможно, Сеня прав, я чутко улавливаю общее странное выражение
лица, должное обозначать смесь недоумения и скепсиса: что это, мол, за новое
изобретение Ковалева -
"помиловка" и кому она понадобилась в наше время.
Даже в какой-то момент проскальзывает словцо, заставившее меня
вздрогнуть: ковалевщина.
Ну и вопросики, соответствующие отношению: если это так, на время,
пущай себе, мало ли кого приближали к трону, а потом, опомнясь, гнали
поганой метлой. Ну а если всерьез, то где же в моем списке господа министры,
где прокуратура, суды, милиция... Где чины, которые...
Некоторые из вершителей выражаются ясней:
- А что ваши писатели, или как их... В юридистике-то понимают?
Вскоре это проявится в заявлении одного из главных милиционеров страны,
мы-то, мол, не лезем судить Первый концерт Чайковского, а эти, от искусства,
да со своим свиным рылом, да в наш, то есть в их, огород!
Или наотмашь, не без угрозы:
- Смотрите, смотрите... Потом захотите поговорить с Ериным,
Лебедевым, Степанковым, да поздно будет... Не придут!
Даже у сочувствующих те же заблуждения: состав, конечно, авторитетный,
но сможет ли на профессиональном уровне решать? Как будто милосердие -
привилегия правоведов, а не просто порядочных людей.
Да один Лев Разгон, которому за восемьдесят и который четвертую часть
из них отсидел, все их законы на своем горбе вынес и закончил высшие
юридические академии в лагерях... На лесоповале.
Но Ковалев свое долдонит.
- Ты их не слушай, - бурчит, насупясь, и, как всегда, на ходу, очечки
болтаются на носу. - Нет таких академий, где бы учили милосердию. Юристов-то
у нас, любых... пруд пруди... А вот тех, кто умеет жалеть...
В поисках выхода из тупика забредаю снова в кабинет Шахрая, теперь это
совсем другой кабинет, на Ильинке, в бывшем идеологическом доме на шестом
этаже. Вроде бы последним, среди правоверных марксистов, восседал здесь
некий Полозков.
Шахраю я сказал по телефону так:
- Никто решать не хочет... А заключенные ждут...
Специально упомянул про заключенных, мне казалось, что этот довод
способен пробить любого.
- Ну, зайдите, - чуть помешкав, говорит Шахрай. - И списочек ваш
захватите...
В предбаннике, как и прежде, полно людей, и даже больше, чем прежде.
Выходит он сам, подает руку: "Пойдемте".
- Но тут еще к вам женщина...
Женщина, странное создание, без форм и без возраста. Некогда была
доверенным лицом Президента в каком-то городке, теперь в награду за верность
поставили чем-то руководить. С каменным лицом проходит в кабинет и