"Анатолий Приставкин. Долина смертной тени" - читать интересную книгу автора

отзывается вместо меня помощник.
- А правда, почему их нет?
Я торопливо бормочу про их милицейское дело, которое сделано: кого надо
поймали, посадили, а теперь нужны люди другие... Ну, гуманисты, что ли...
- Гуманисты, - живо возражает Бурбулис. - Ясно, что список составлен по
этому принципу. Но ведь кто-то должен профессионально разбираться?
Были, были в списке профессионалы - один генерал МВД... Но времени в
обрез, чтобы начинать спорить. Да и помощник из-за спины что-то подбрасывает
по поводу специалистов, которых маловато! Хоть бы помолчал, что ли. Я ведь
ему и книжку свою подарил...
А Бурбулис не отстает, острым носом водит по бумаге, нудит:
- Надо бы вам еще подумать... Как следует... Кто помогал составлять
список?
Я называю Кононова, потом, подумав, Ковалева. Хотя Ковалев тут ни при
чем.
Время останавливается: он заново перечитывает список, но так долго, что
кажется, не читает, а спит. Наконец решается: берет со стола шариковый
карандаш, самый обыкновенный, ученический, синий, и, помедлив, чуть ли не
задевая острым носом бумагу, ставит столь нужную мне закорючку.
Я уже догадываюсь, что для Президента она может оказаться решающей:
хитроумный Шахрай знал, куда меня посылать!
Беру осторожно в руки листок и ощущаю: часы вновь пошли. А он, чуть
привстав и почти простившись со мной, вдруг выдергивает драгоценный листок
из моих рук и, тыча в него пальцем, наставляет:
- Ясно, что список составлен с тенденцией... Но вам и работать!
Выпроваживают меня уже через общую дверь, и на выходе попадаю я в
громкоговорящую толпу, все при галстуках и с портфелями... Министры!
В кинофильме моей юности "Весна" статистам, изображающим послов и
сановников, сплошь в орденах и лентах, режиссер развязно кричит: "Ребята,
заходи!"
Но здесь все по правде, и министры настоящие, и помощник деликатно
попросил их войти. Мелькнула зловредная мыслишка, что подвезло мне, самих
министров опередил.
Но крошечное везение не убавило смутного чувства тревоги и собственной
неполноценности. Когда вернулся домой, сгоряча даже накатал Бурбулису
письмо, пытаясь что-то очень важное и несказанное объяснить. Лучшие-то
доводы всегда приходят на лестнице... Даже если она ведет вниз.
Но подумал и отсылать не стал. Получалось, что в чем-то перед ним
оправдываюсь. А я еще ни в чем не провинился.
В одном виноват: влез в эту историю.
Но уже и до меня начало доходить, что у нас появился исторический шанс
быть первыми на Руси жалельщиками и мы не можем его не использовать. Пусть
нам отпущено короткое время... Пока длится эта заварушка...
Часы-то идут.
Но и вершители, кажется, опомнились. И на последнем этапе мучительных
хождений я уже и не продирался, а бился, как воробей, залетевший в чужое
помещение, бьется насмерть о стекло.
Нет, железных стен не было. Была мягкая обволакивающая тина, делающая
между тем любое проникновение наверх, особенно к самому, который и должен
сказать главное слово, - невозможным.