"Анатолий Приставкин. Вагончик мой дальний (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Сперва я вспоминал только хорошее, как у того же суки-Язвы брюкву с
огорода упер. Но это не велика проблема. Интереснее было подглядывать через
дырку в заборе, как тот на огороде раскорячивается, попердывая и покрякивая.
Догадался - у Язвы запор.
В одном из томов Брэма, что лежали у нас для общего пользования на
подоконнике (мы там картинки рассматривали), я вычитал, что у носорогов, от
их постоянной злости, тоже бывает запор. Говнецо у
Язвы цвета хаки, почти как его военная форма. А носит он офицерский
френч, галифе, сапоги, под фронтовика рядится, только вот медалей не
хватает, чтобы на артиста Крючкова, как в кино "Три танкиста", было похоже.
Я это кино раз десять смотрел, и особенно мне нравилось, когда Крючков поет:
"Тогда нажмут водители стартеры и по лесам, по сопкам, по воде..."
Что такое стартеры, я не знал, но в мечтах видел, как сижу я в танке,
нажимаю на этот самый стартер, а перед танком, тряся широкой задницей, дает
деру Язва-Мешков, вот-вот его расплющу. А он уже от страха в штаны наложил,
дымятся, и руки вверх поднял... Хенде хох!..
Не трожьте меня, я свой, я свой! Ах, гад, свой? Так получай заряд в
жопу! И как влеплю ему из главного ствола... Или нет. Я сперва по нему
проеду, по руке или ноге, чтобы извивался, чтобы, гад, выл от боли.
А я выглядываю из бронированного лючка, смотрю в его белые от ужаса
глаза: ну что, гад Язва, больно?
Но это уже из приятных воспоминаний о том, чего не было. Я ведь не зря
смотрел, как он раскорячивается, все думал, как бы взять в совковую лопату
горячих углей и под жирную задницу поднести... Чтобы зашипело! Вспомнилось,
что был у нас конюх, из глухонемых, на конюшне с утра присаживался
по-большому. А мы, значит, укараулили, незаметно со спины подкрались и под
задницу ему лопату подсунули, а как закончил он свое дело, тихо то говно
унесли, а сами зырим, что дальше будет. А он портки застегнул, оглянулся,
чтобы полюбоваться на свое добро, а ничего не увидев, в растерянности
почесался и почему-то посмотрел на небо. Тут мы и грохнули, да он-то все
равно не услышал. Так, наверное, и решил, что его добро испарилось...
Вагончик - не просто воспоминание. Это повторение того, что мы
пережили. И уж, конечно, не забыть того вечера, когда наш чудик, он же
фашист Ван-Ваныч Рыбаков обратился ко мне на "вы" там, на речке
Таловке, и предложил научить плавать. Плавал он, и правда, не как мы,
по-собачьи, а как плавают в кино спортсмены: взмах вперед двумя руками и
головой вперед, как торпеда в воде. Называется брассом. Но я прикинул и
отказался. Ребята увидят, засмеют. Скажут: ага, у фашиста плавать учишься? А
если он понарошку, а сам тебя утопить задумал?
Только Ван-Ваныч сразу по моим глазам увидел, чего боюсь. "Давай так, -
сказал, - я тебя научу, только не надо об этом своим дружкам, ладно? Завтра
сюда приходи... Тебя как зовут?" Я сказал, что я Антон, что мне шестнадцатый
год... А больше я ничего про себя не знаю. "И не надо, - сказал он
странно. - Это лучше, когда не знаешь. Я бы тоже хотел про себя ничего не
знать".
Был он хоть и в майке, но в своей привычной шляпе, над которой мы
посмеивались, и усики жиденькие над губой подрагивают, и странная такая
глуповатая улыбка. Если бы приказали мне обнаружить скрывающегося в деревне
шпиона, я не задумываясь ткнул бы пальцем на него. И сейчас я огляделся, не
подсмотрел ли кто, как с врагом якшаюсь, и побыстрей убрался, а он остался