"А.С.Прокопенко. Безумная психиатрия " - читать интересную книгу автора

последовательно три вопроса:
1. "Как это я хранил контрреволюционную литературу?" Я объяснил, что
это ложь; контрреволюционной литературы у меня не было; книг Троцкого,
Бухарина, Зиновьева и других не могло быть потому, что все они были отобраны
при первом аресте. Речь могла идти только о комплекте журнала "Большевик".
2. "Как это у меня на стене комнаты, среди других изречений, висела
надпись "В коммунизм верят только дураки да священники"?" Я объяснил, что
это клевета, ибо полная надпись гласила: "Верят в коммунизм только
священники да восторженные недоучки. В коммунизм я не верю. За коммунизм
борюсь потому, что великие преимущества и реальную осуществимость коммунизма
знаю".
3. "Как это выступал против советского правительства?" Я попросил
объяснения, категорически отрицая такую наглую клевету. Оказалось, Бунеев
нашел в моем "деле" 1938 г. отобранную у меня при аресте копию моей
докладной записки члену Политбюро ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановичу 19-летней
давности - от 1934 г. В ней, приводя обширный научный и исторический
материал, я просил Кагановича поставить на ЦК вопрос о пересмотре указа ЦИК
СССР от 8 марта 1934 г. об уголовной наказуемости мужеложства как ошибочного
и дискредитирующего советскую страну. Я доказывал, что психофизиологические
извращения есть предмет медицины, а никак не уголовного права.
Подозревая, что допрашивающий меня столь клеветнически и не умно и есть
Бунеев, который уклонялся от свидания со мной в течение семи недель, я тут
же попросил его сообщить мне свою фамилию. Назвать ее он грубо и трусливо
отказался.
Воспользовавшись угодливо составленным "заключением": "шизофрения, бред
сутяжничества", Чмелев и другие преступники из МОУМГБ 29 июня 1953 г., чтобы
помешать моей реабилитации, сожгли весь мой научный архив, вывезенный из
моей рабочей комнаты на полуторке.
После 4-х месяцев заточения в Бутырской тюрьме (в специальном обширном
отделении для умалишенных) я был в "столыпинском" вагоне, под усиленным
конвоем, перевезен в ЛТПБ, где и пробыл в двойной изоляции около полутора
лет.
В марте 1954 г. меня комиссовали в течение часа свыше 25-ти тюремных
психиатров во главе с профессором Озерецким. Все они единодушно отвергли
диагноз Бунеева-Смирновой как ничем не подтверждаемый. Заведующий 10-м
отделением Л. А. Калинин предложил на комиссии записать, что я психически
совершенно здоров, вменяем, вполне способен отвечать за свои поступки.
Однако все остальные, во главе с главврачом Блиновым и экспертом
Кельчевской, с Калининым не согласились и высказались за диагноз:
"параноическая психопатия". Такой диагноз не требовал дальнейшего
"принудительного лечения" и давал основание Главному тюремному управлению
выпустить меня на свободу, но зато он в какой-то мере "оправдывал"
преступные действия Бунеева-Смирновой".
Принципиальный Калинин акт не подписал, и дело отправили на обсуждение
в Москву. Через два месяца все та же команда из 25 тюремных знатоков
человеческих душ вновь обсуждала судьбу Писарева. Обладавший цепкой памятью,
Писарев тотчас после комиссии сделал почти дословную запись заседания
тюремной психиатрической экспертной комиссии, которую конспиративно
переправил на "волю". Спустя многие десятилетия чтение этого протокола,
практически допроса Писарева, обескураживает. Ощущение такое, что тюремные