"Петр Проскурин. В старых ракитах (повесть)" - читать интересную книгу автора

стакан, открыл бутылку с пивом, налил и жадно выпил, пиво было свежее, и
на краях стакана остались клочья таявшей пены.
В магазине он хотел еще прихватить и бутылку водки, но, что-то в
собственном настроении, может быть неуверенность, помешало, и он был
доволен своей выдержкой, теперь он уже твердо знал, что брать водку на
этот раз никак нельзя было. Он услышал, как Валентина открыла дверь, затем
осторожно разделась и сняла сапоги, он увидел ее в дверях и нахмурился,
первым делом она поглядела на бутылку на столе, затем перевела взгляд на
мужа и молча кивнула в сторону двери в комнату, где лежала мать, взглядом
спрашивая, как дела. Василий в ответ неопределенно пожал плечами,
сердитое, недовольное лицо жены вызвало и у него мгновенную реакцию
раздражения, и он, шагнув к столу, вылил остатки пива в стакан и залпом
выпил.
- Зря ты, Вася, - сказала Валентина, присаживаясь сбоку и устало кладя
руки на цветастую клеенку, она работала на конвейере на обувной фабрике и
часто жаловалась, что к вечеру совершенно выматывается. Василий ничего не
ответил, лишь открыл вторую бутылку с пивом, опять налил и придвинул жене:
- Выпей.
Валентина взяла стакан, окунула губы в пышную пену и глотнула, глаза у
нее были сейчас грустные и усталые, но она была благодарна мужу за эту
маленькую заботу, минут через десять она, посидев у кровати свекрови и
напрасно попытавшись расшевелить ее, уже привычно хлопотала на кухне, а
Василий по-прежнему молча потягивал пиво, становясь все угрюмее. Он
отказался от ужина и, еще раз взглянув на мать, лег спать, оставив дверь к
ней в комнату приоткрытой. Он еще услышал, как возилась, раздеваясь, и
вздыхала рядом жена, затем сон окончательно сморил его.
Ему показалось, что он проснулся сразу же от голоса матери, позвавшего
его, и он услышал этот ее голос еще во сне, а уж только затем проснулся.
Он это хорошо помнил, так же как и то, что еще во сне этот, совершенно
особый голос матери сковал его, и он некоторое время лежал, обливаясь от
невыносимого страха холодным потом. Затем он тихо выпростал ноги из-под
одеяла и скинул их с кровати, нащупывая разношенные войлочные тапки и
чувствуя гулко и неровно колотившееся сердце. Из приоткрытой в комнату
матери двери пробивалась широкая, тусклая полоса света: это горел ночник.
И тут Василий опять услышал ее голос, вернее, не услышал, а как бы
почувствовал его изнутри, голос, по-прежнему какой-то особый,
нечеловечески гулкий, прозвучал где-то глубоко в его душе, в сердце,
ударил в мозг, и Василий как бы сорвался с постели и бросился к ней в
комнату. Она встретила его нетерпеливым, лучащимся взглядом, он заметил,
что глаза у нее как бы стали больше, теперь на этом высохшем, маленьком,
почти детском лице-оставались одни глаза, потому что и говорить она уже
почти не могла.
Василий опустился у изголовья кровати на колени, Евдокия едва-едва
шевельнула губами.
- Что, мать? - тихо спросил он, беря ее руку в своиладони и невольно
вздрагивая, рука была уже мертвая, холодная-холодная. - Ты меня звала?
"Кликала, кликала, сынок", - скорее угадал, чем услышал, он ее
бессильный шепот.
- Ну что, мать, попить? Или все-таки "скорую" вызвать?
"Не надо, ни к чему, - опять угадал он. - Помираю, сынок... Гляди же не