"Петр Проскурин. В старых ракитах (повесть)" - читать интересную книгу автора

обмани... как обещал, в Вырубки... на свои погост отвези... Слышишь...
Вырубки, Вырубки, сынок..."
И хотя Василию стало страшно так, как никогда не было, он, пересиливая
себя, с недовольным видом покачал головой:
- Ну что ты в самом деле, мать? Мы еще Ивана дождемся да женим его, мы
еще на свадьбе-то...
Он умолк и, наклонившись еще ниже над ее лицом, уже совершенно иным
голосом спросил:
- Что?
"Ты икону-то... икону Ивана-воина, - опять больше угадал, чем услышал
он, - себе возьми... Ты ее не бросай гляди... Ванюшке, унуку, от меня
отдай... Иван-воин в мужичьем деле в помогу... ты гляди..."
- Мам, - тихо позвал Василий с больно и страшно заколотившимся сердцем,
но она, вытолкнув из себя замирающий, как бы остывающий последний шепот,
теперь все старалась не отпустить его глаза и все пыталась оторвать голову
от подушки, Василий все время как бы в себе чувствовал это бесплодное
усилие матери, и ему было тяжело и мучительно неловко. Он почувствовал у
себя за спиной присутствие жены, оглянуться он не успел. У матери слабо
всхлипнуло где-то в груди, в горле, и тотчас голова ее скатилась вбок,
лицом к стене. Василий подождал, почему-то не вставая с колен, но
отодвигаясь все дальше и дальше от кровати.
Он натолкнулся затылком на что-то теплое, это были руки жены...
- Что ты, Вась, ждали ведь, - приглушенно и как-то буднично сказала она
и помогла ему встать.
Василий качнулся, слабость была во всем теле, и в ушах назойливо
звенело.
- Три часа ночи-то, самая глухота, - опять почти шепотом сказала
Валентина, слегка всхлипнула, подошла к постели и как-то очень просто
выладнала голову покойной, избегая вглядываться в полуприкрытые
стекленевшие глаза, закрыла их легким движением пальцев, затем подвязала
платком челюсть. Она еще свела на грудь высохшие, почти неслышные руки
свекрови и связала носовым платком большие пальцы обеих рук, чтобы они не
разъезжались. Василий смотрел на жену во все глаза, затем, вздрогнув,
опять почувствовал, что в голове плывет, и хотел открыть форточку.
- Не надо, подожди, нельзя пока, - остановила его жена, и он не стал
спрашивать, почему нельзя и откуда она знает, что нельзя. - Еще душа с
телом не разошлась, она еще нас слышит...
"Экую чепуху городит баба", - подумал Василий, но чтото в ее словах как
бы осветило все по-иному, комната, давно не проветриваемая (мать всегда
боялась простуды), была знакома до мельчайшей подробности, но теперь,
после слов Валентины, что-то неуловимо изменилось вокруг, словно чей-то
тихий вздох опять потряс всю душу Василия, и только теперь он понял, что
матери уже нет и никогда больше не будет, и он уже не услышит ее плавной,
слегка медлительной речи, и его больше не остановит ее взгляд, если
случится впасть в полный раскрут, что-то опять сверкнуло и простонало в
душе, и он, сдерживая непрошеные слезы, торопливо вышел в другую комнату,
затем на кухню, сел к столу, тяжело опустив голову на руки. Скоро подошла
и Валентина, села напротив, он видел ее уставшее лицо, не отдохнувшие
после работы глаза.
- Ну вот, теперь хоронить надо, - сказала Валентина. -  Поди, рублей