"Петр Проскурин. Тайга (повесть)" - читать интересную книгу автора

это было словно в ощущении приближения тяжелой болезни или вообще
какого-то большого перелома в жизни. Он шел ходко, ему явно некстати
вспомнилось совсем уже далекое, еще с той довоенной поры, когда он был
пятилетним мальчиком и были живы отец с матерью, вспомнились зубцы старой
крепостной стены в древнем городе Смоленске, у которой отец любил с ним
гулять, отец сильно подбрасывал его вверх длинными мосластыми руками и
что-то говорил, улыбаясь, потом было лето и осень сорок первого года,
грохот и стон умирающего города, из этой поры Рогачев помнил неясно,
отрывочно, смутно.
И мать и отец были связаны с подпольем, и оба были расстреляны, но это
он уже хорошо помнит, тогда ему было уже восемь лет. Он помнит замученную
весеннюю ночь, когда мать в темноте (он навсегда запомнил ее белое
испуганное худое лицо с сумасшедшими глазами) быстро одела его и,
выталкивая во двор через заднюю дверь, твердила быстрым сумасшедшим
шепотом:
- Беги! Беги! Беги, сынок! Милый, родной, скорей! Скорей!
- Куда, мама? - спросил он тогда, оглушенный происходящим, улавливая в
темноте какое-то бесшумное, напряженное движение в доме и замечая темную
фигуру отца с автоматом у светлевшего пролома окна.
Он не закричал и сразу подчинился матери и, замирая перед сырой
весенней тьмой, побежал через двор к уборной, за которой знал дыру в
заборе, унося на лице ощущение дрожащих, теплых рук матери, именно через
них, через эти руки, все его маленькое тело впервые наполнилось животной,
смертной тоской, и он, не останавливаясь, бежал и бежал, проваливаясь в
какие-то ямы, лез через груды обломков и заборы и, наконец, обессилевший,
забился под обломок стены в рухнувшем здании, и, размазывая слезы, начал
безудержно, беззвучно плакать. И потом он уже больше никогда не видел ни
отца, ни матери и лишь позднее, шестнадцатилетним парнем, уже будучи в
ФЗО, узнал об их кончине. Захоронение их не было известно, и Рогачев, сидя
перед усатым капитаном из КГБ, выслушал его рассказ в каком-то тягостном и
замороженном состоянии, ему лишь хотелось как можно скорее вернуться в
общежитие к ребятам. Когда рассказ капитана пришел к концу, Рогачев
поблагодарил и, встретившись с внимательными глазами капитана, вышел из
кабинета, все в том же заторможенном, отупелом состоянии, и, выйдя на
улицу, тут же свернул в пустынный, безлюдный переулок, ему все казалось,
что на него смотрят, отовсюду смотрят, и он не мог избавиться от этого
ощущения. В тот день он плакал в последний раз в жизни, и ему все
казалось, что на сердце ему кто-то сыплет колючую холодную пыль, в один
час он перешагнул розовое поле детства и ступил в иной мир, в иное
пространство и равновесие.
Рогачев глубоко и растроганно вздохнул и, свернув с дороги, приладил
лыжи, перед ним стояла снежная тайга, без конца и края, начинался звонкий
от мороза февральский день, и солнце косо скользило по верхушкам самых
высоких деревьев, Рогачев шел легко и свободно, плотно слежавшийся к концу
зимы снег хорошо держал его и лишь изредка проседал под лыжней, вес мысли
отошли от него, и он весь отдался свободному непрерывному движению, белой,
оглушительной тишине, по-прежнему не было ни малейшего шевеления воздуха,
и старые, высокие ели стояли часто, голые в полствола, почти совершенно
закрывая небо. Часа через два он минул эту полосу, и начался лиственный
лес, теперь уже с елями вперемежку, и сразу стал чувствоваться некрутой,