"Петр Проскурин. Имя твое ("Любовь земная" #2)" - читать интересную книгу автора

существовало. И это было действительно так: Сталин, любивший именно эту
оперу с какой-то необъяснимой, даже болезненной страстью и не упускавший
малейшего случая прослушать любимые и необходимые ему места в опере, умевший
отложить ради этого самые важные и, казалось бы, неотложные дела, в этот
вечер, к своей досаде, не чувствовал всегда ожидаемого удовлетворения,
обычно доставляемого ему этой музыкой. Конечно, написана она дьяволом,
человек не может быть так свободен и раскован в своих желаниях и чувствах.
Ему, как ни странно, мешало присутствие Брюханова, усиленное его внимание к
нему, Сталину, сегодня оно обозначилось четче, безошибочнее (в который уже
раз!).
Да, он догадывался о чувствах Брюханова к нему, Сталину, и понимал всю
закономерность этих чувств, но как ему иной раз хотелось иного, пусть даже
прямо противоположного в отношении себя или хотя бы, на худой конец,
равного; ведь и этот шаг с бумагами Петрова тоже был вызван до какой-то
степени подспудным желанием иметь рядом человека, подобного Петрову...
Почему в жизни люди так зависимы в своих реакциях и привязанностях, так
материальны? - еще глубже ушел он в свои мысли. Где в жизни, вокруг него,
этот сквозящий восторг, этот ветер, освобождение от всех и всяких
условностей? Что в этом определении: "Сегодня ты, а завтра я!"?
Необходимость и закономерность сменяемости, торжество жизни над смертью?
Человеческая жизнь - что она стоит в масштабах вечности, пусть даже самая
великая, сверхисключительная? Ведь никакая сверхисключительность никого еще
не освободила и никогда не освободит от смерти, с этим каждый должен
справиться сам. Нет, то, ради чего, собственно, он и приехал сюда, ради чего
пренебрегал усталостью и занятостью, на этот раз вряд ли наступит сегодня. А
ведь случалось и так, что три четверти часа, проведенные в театре, давали
ему больше, чем дни отдыха у себя на Волынской, среди успокоенности
деревьев, в полном одиночестве и тишине, и тогда всякий раз, вернувшись из
театра к себе, он был снова энергичен и собран и, казалось, неустанен в
решении сложнейших, подчас неразрешимых вопросов, и эта способность не
уставать, когда другие, казалось, падали от усталости, сообщала его личности
в глазах окружающих почти мистическую силу. Поэтому, как бы загружен он ни
был, он взял себе за правило по возможности не пропускать ни одного
представления "Пиковой дамы" и никогда не жалел затраченного времепи, не
задумываясь над тем, как могут отнестись к этой его слабости другие; раз это
было необходимо ему, значит, это было необходимо всем; но даже и не в этом
было дело; какая-то дьявольская, непреодолимо влекущая к себе сила таилась в
этом творении двух гениев, двух пророков, бесстрашно вскрывающих тайное
человека; единоборство со своим "я" и страх перед исчезновением.
Сейчас и сам Сталин, и Брюханов были как бы в одной точке напряжения в
ощущении чего-то если не впрямь чудесного, то высокого и необычного. Сталин,
как и всегда отбросив все постороннее, мешающее, в том числе и Брюханова, и
не меняясь ни одним мускулом в лице, напряженно ждал своего полного слияния
с музыкой, почти физически отдаваясь ожиданию этого момента. Волны музыки
медленно захлестывали его, втягивали в свой неумолимый водоворот. Судьба
стучится в дверь, да, да, именно это, незаметно наступит час - нужно будет
суметь достойно шагнуть за последнюю дверь... именно с этим каждый должен
справиться сам.
И снова наступило очищение и просветление, мысль становилась беспощадно
ясной, и, как всегда в таких случаях, острее ощутилась необходимость своего