"Петр Проскурин. Имя твое ("Любовь земная" #2)" - читать интересную книгу автора

воли отчетливо проступала звенящая, пронзительная нота. И за годы войны, и в
послевоенные годы Брюханов привык к экстренным совещаниям и вызовам в
Москву, дважды был на совещаниях и у Сталина и на последнем совещании резко
говорил по поводу неувязок с поставками сталей необходимого качества для
моторного. Он сам удивлялся потом своей смелости, но сталь после этого шла
некоторое время в нужных количествах и именно тех марок, которые требовались
заводу. Но сейчас, с той самой минуты, как он после пленума был приглашен к
Сталину, Брюханов волновался, как мальчишка, потому что не знал причины и не
мог хотя бы мысленно ее предугадать.
В приемной ждали еще четверо, они были знакомы, и, очевидно, очень
коротко, между собой - по каким-то неуловимым приметам это было заметно, -
но держались они напряженно и собранно, лишь изредка перебрасываясь
вполголоса словом-другим; в дальнем углу, рядом с дверью в кабинет Сталина,
углубился за своим столом в какие-то бумаги Поскребышев. Брюханов принялся
рассматривать отполированное, чистое дерево панелей, пытаясь сосредоточиться
на собственных мыслях; уже в кабинете у Сталина, с должной осторожностью
пожимая протянутую ему руку, он по характерному, живому, уже знакомому ему
прищуру глаз безошибочно ощутил, что ничего плохого для него не будет, и
внутренне успокоился. Сталин спросил о самочувствии и, внимательно выслушав,
мягко прошелся по кабинету, что-то обдумывая, по всей вероятности, что-то
совершенно не связанное с гостем. Остановившись перед Брюхановым, он в упор
посмотрел на него.
- Широкие и смелые люди мне, товарищ Брюханов, нравятся, - сказал
Сталин уже на ходу, - но мне кажется, вы проявляете сейчас излишнюю
требовательность. Разорена войной не только Холмская или соседние с ней
области. Кроме того, есть первоочередные государственные задачи. Именно туда
мы бросаем и будем бросать все, что возможно.
С первых же слов Сталина Брюханов понял, в чем дело, хотя на
ходатайстве с просьбой об увеличении, хотя бы удвоении, средств на
восстановление Холмска вообще не было его, Брюханова, подписи, но это,
конечно, не значило, что это сделано без его, Брюханова, ведома или
согласия, но также сразу ему стало ясно и то, что главная причина его вызова
не в этом, что это лишь внешний предлог. Руководствуясь все тем же особым
внутренним настроем, Брюханов твердо знал, что нужно всего лишь не
пропускать ни одного слова из того, что ему говорили. Ответов, возражений
или оправданий совершенно не требовалось, ему просто, без всякой маскировки,
указывали, в чем он ошибался и как должен вести себя дальше.
Брюханов молчал; что-то опять подсказывало, что в разговор вступать не
следовало, тем более что сейчас ему был просто преподан еще один урок
диалектики и в то же время неумолимо предписывались дальнейшие шаги, тем
более что и сам Сталин, этот заметно стареющий человек, не ждал от Брюханова
сейчас никакого ответа, ему, пожалуй, и мысли такой, что здесь, в этом ясном
деле, можно возражать, не приходило.
- Вы знаете, товарищ Брюханов, к вам на моторный перебрасывается
Чубарев, - круто повернул разговор Сталин. - Муравьев не оправдал ожиданий.
Товарищи допустили ошибку, рекомендовав его на такое горячее, всегда
требующее немедленных решений дело. Вы довольны?
Брюханов еще с первой встречи в сорок втором отметил про себя и
запомнил, что Сталин, желая услышать нужное ему мнение собеседника, всегда
говорит в полувопросительной интонации, никогда определенно не высказываясь