"Болеслав Прус. Ошибка" - читать интересную книгу автора

коленях в углу у печки.
Несколько дней в местечке нашем все бурлило. Приезжие рассказывали о
войсках, которые где-то далеко от нас движутся по стране; дамы уже шили
белье для солдат, пожилые люди судили да рядили, а молодые один за другим
исчезали из городка. Так вдруг неизвестно куда девались письмоводитель
почтовой конторы и два сына сапожника Стахурского, а позднее - секретарь
магистрата и племянник колбасника Владзинского. Наконец, исчез и сам
Гроховский, столяр, со своим подмастерьем. Домишко, в котором помещалась его
мастерская, соседи заколотили, и он стоял пустой несколько лет, пока не
поселился в нем новый жилец. А Гроховский и его подмастерье так и не
вернулись.
Когда моя мама в разговорах с учителем Добжанским печалилась о том, что
множество молодежи страдает "там" от холода и непогоды, учитель вздыхал, но
тотчас отвечал с улыбкой:
- Это только до весны... Весною француз придет... Лишь бы нам
продержаться!..
И по стенному календарю отсчитывал, сколько остается дней до весеннего
равноденствия, сколько - до пасхи и сколько до мая.
- В мае мы сами себя не узнаем! - говорил он.
А я собирался на войну вслед за другими. Выстругал себе лук, рогатку, а
саблю наточил так, что она резала щепку. Все мои мысли были заняты войной, и
только случайность помешала мне убежать из дому.
Раз приснились мне длинные шеренги солдат в голубых мундирах, белых
штанах и касках. У каждого в левой руке был карабин, сбоку висела сабля;
лица у них были белые как мел, с кирпичным румянцем на щеках, с широко
открытыми глазами. Все они были установлены на дощечках, скрепленных
крестообразно, на манер ножниц. Кто-то беспрерывно сдвигал и раздвигал эти
подставки, и солдаты строились то колонками, то рядами, прямые и неподвижные
на своих колесиках и смотрящие вперед с каким-то жутким выражением.
Я понял, что будет бой. И так как, кроме меня, никого на площади не
было, схватил свою саблю, взмахнул ею - и все войско свалилось на землю. Еще
несколько раз оно с большим трудом выстраивалось в колонны, потом скрипучие
дощечки перестали двигаться, и все солдаты лежали на земле рядами, тараща на
меня глаза и сверкая свежей краской мундиров.
Тут я вспомнил слова нашей кухарки, что до сих пор только французы
производили такие разгромы, - и проснулся, полный гордой отваги.
В обычный час няня, затопив печку, пришла меня одевать. Когда она
натягивала мне сапоги, я сказал басом:
- Надо будет на ночь смазать их жиром: завтра ухожу.
- Куда же это?
- На войну.
- А что ты там будешь делать?
- Уж я знаю что.
Няня заглянула мне в глаза и ахнула:
- Во имя отца и сына! Светопреставления мы, видно, дождались, коли уж
этакий сопляк толкует о войне!
Я не то чтобы рассердился на слова няни, - нет, просто считал, что
теперь мне не подобает быть кротким и уступчивым: и когда няня надевала мне
второй сапог, я, вырвав ногу, лягнул старушку в колено и в полунадетом
сапоге выскочил на середину спальни, крича: