"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

они забыли свои золотые платья и смирились с простотой.
Одной из салонных звезд стал "Кочерыжка"[35], - вопреки своим
спортивным наклонностям, он все-таки добился освобождения от службы. Для
меня он теперь был только автором замечательного произведения, постоянно
занимавшего мой ум, и, случайно уловив пересечения между двумя потоками
воспоминаний, я размышлял, не он ли послужил причиной бегства Альбертины. И,
что касается мощей памяти об Альбертине, опять этот поперечный поток выводил
меня на колею, затерявшуюся в далеком прошлом. Ибо я больше не вспоминал ее.
Это была колея памяти, тропа, на которую я уже не ступал. Тогда как
сочинения "Кочерыжки" были для меня свежи, я натыкался на эту тропку, и мое
сознание использовало ее.
Надо отметить, что дружбу с мужем Андре нельзя было назвать делом
легким и приятным, что чувство привязанности, испытываемое к нему,
сталкивалось с чинимыми им препонами. И правда, к этому моменту он уже
сильно болел и старался избегать лишних усилий, если они, по его мысли, не
сулили удовольствий. Исключение он делал только для незнакомцев, - наверное,
его горячее воображение рисовало их как нечто совершенно особенное. Но
друзей он знал слишком хорошо, - он знал, кем они были, кем они будут, и,
казалось ему, они не стоят усталости, опасной для него и даже, быть может,
смертельной. В целом, из него вышел довольно посредственный товарищ. И в его
стремлении к новым людям сквозило что-то от бальбекской неистовой жадности -
к спорту ли, игре, излишествам стола.
А г-жа Вердюрен постоянно хотела свести меня с Андре, не подозревая,
что я с ней знаком. Впрочем, Андре редко приходила с мужем. Она стала мне
добрым и искренним другом; верная эстетике мужа, который находился в
оппозиции к русским балетам, она говорила о маркизе де Полиньяк: "Он украсил
дом Бакстом. Так ведь и не уснешь! Я так предпочла бы Дюбуфа[36]".
Вердюрены, по причине фатального прогресса эстетизма, кончившего поглощением
собственного хвоста, твердили, что не переносят ни "модерна" (тем паче
"мюнхенского"), ни белых квартир, и испытывали привязанность лишь к
старинной французской мебели с темным рисунком.
В то время я часто виделся с Андре. О чем мы только не болтали; но
как-то раз я вспомнил имя Жюльетты, поднимавшемся из глубины воспоминания об
Альбертине, словно таинственный цветок. Таинственный тогда, но сегодня
ничего во мне не вызывавший; не то чтобы этот предмет был ничтожней того, о
чем мы говорили, но иногда в некоторых наших мыслях происходит
перенасыщение. Может быть, время, в котором мне грезилось сколько тайн, и
действительно было таинственным. Но раз уж эти времена когда-нибудь
прекратятся, не стоит жертвовать своим здоровьем и состоянием, чтобы
раскрыть загадки, которые после не вызовут в нас любопытства.
Многие удивлялись, что в эти времена, когда г-жа Вердюрен принимала у
себя кого хотела, она пыталась заманить к себе окольными путями совсем уже
потерянную из виду Одетту. Находили, что та сейчас ничего не прибавила бы
блистательной среде, в которую превратился кланчик. Но длительная разлука,
усыпляя злопамятство, пробуждает дружбу. К тому же, у феномена, силой
которого умирающие произносят имена лишь самых давних друзей, а старики
находят удовольствие в детских воспоминаниях, есть социальный эквивалент.
Чтобы осуществить это начинание, возвращение Одетты, г-жа Вердюрен прибегла
к услугам, разумеется, не "вернейших", но более ветреных завсегдатаев,
посещавших оба салона. Она сказала им: "Я не понимаю, почему ее здесь больше