"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

не видно. Может быть, она со мной рассорилась, но я-то ее не обижала; к тому
же, что я ей такого сделала? У меня она познакомилась с обоими своими
мужьями. Пусть она знает: если захочет вернуться - двери открыты всегда".
Эти слова, которые, наверное, дорого стоили бы гордости Патронессы, если бы
не были продиктованы ее воображением, Одетте передали, однако к желаемому
они не привели. Г-жа Вердюрен ждала Одетту, не чая увидеть, пока события, о
которых мы расскажем ниже, не привели к результату, которого не достигло
посольство усердных-таки "неверных". Так порой недостаточно и легкого
успеха, и полного провала.
Г-жа Вердюрен говорила: "Это несносно, я сейчас позвоню Бонтану, чтобы
завтра приняли меры: опять зазернили весь конец статьи Норпуа, - видите ли,
потому что он намекает, что Персена лиможнули[37]". Повальное тупоумие
обязывало, чтобы каждый употреблял затасканные выражения, возвышаясь этим на
фоне прочих и заверяя, что не отстал от времени, как мещанка,
переспрашивавшая, если речь заходила о господах Бреоте, д'Агригент или де
Шарлю: "Кто? Бабал де Бреоте, Григри, Меме де Шарлю?". Впрочем, недалеко от
них ушли и герцогини, которые испытывали сходное удовольствие, повторяя
"лиможнуться", ибо на фоне других герцогинь это слово их выделяло - в глазах
несколько поэтичных простолюдинов; но они-то причисляли себя к духовной
прослойке общества, а туда заносит также и многих буржуа. Духовным классам
безразлично происхождение.
Впрочем, у этих телефонных "обзвонов" г-жи Вердюрен был существенный
минус. Мы еще не рассказывали, что "салон" Вердюренов, верный себе по духу и
плоти, переместился в один из самых больших дворцов Парижа, - недостаток
угля и света крайне осложнял проведение вердюреновских приемов в их старом
доме, необычайно влажном дворце Венецианских послов. Новый салон, впрочем,
не был лишен привлекательности. Подобно тому, как в Венеции место,
обрамленное водой, определяет форму дворца, как закуток в парижском саду
вызывает подчас большее восхищение, чем провинциальный парк, тесная столовая
во дворце г-жи Вердюрен превратила ослепительно белые прямоугольные стены в
своего рода экран, на котором каждую среду, да и почти каждый день,
проявлялись разнообразные примечательные фигуры, элегантнейшие женщины
Парижа, полоненные роскошью и достатком Вердюренов, только возросшем в ту
эпоху, когда разорились практически все богачи. Порядок приемов теперь
изменился, однако они по-прежнему восторгали Бришо, - последний, по мере
распространения связей Вердюренов, обнаруживал в их салоне все новые и новые
удовольствия, сбившиеся в этом маленьком пространстве, как рождественские
подарки в чулке. Словом, иногда за ужином бывало так много гостей, что в
столовой наверху становилось тесно, и стол накрывали в необъятной гостиной
внизу, где "верные", всецело поглощенные лицемерной скорбью по камерному
верхнему помещению (так во времена, когда приглашали чету Камбремеров[38],
они говорили г-же Вердюрен, что "уж очень нас это стеснит"), скучившись
отдельно (как некогда на маленькой железной дороге), в действительности
испытывали чистый восторг, ощущая, как завидуют, как любопытствуют за
соседним столом. В привычные мирные времена светская заметка, скромно
появившаяся в Фигаро или Голуа, поведала бы несколько большему числу людей,
чем могла вместить столовая Мажестик[39], об обеде Бришо с герцогиней де
Дюра. Но на время войны светские хроникеры отменили этот жанр новостей
(возместив его похоронами, цитацией и франко-американскими банкетами), и
жизнь общественности пресеклась бы, если бы не было изыскано этого средства,