"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

сколь бы ни хотелось ей остаться в Париже, чтобы быстрее получать письма от
Робера, постоянные налеты "таубов"[51] на Париж нагнали на нее такого
страху, особенно за маленькую дочку, что на одном из последних поездов она
сбежала из Парижа в Комбре, однако и тот не дошел до пункта назначения, и до
Тансонвиля, "пережив ужасный день", она добиралась на какой-то крестьянской
бричке. "И вот представьте, что ожидало вашу старую подругу, - писала мне
Жильберта. - Я сбежала из Парижа, чтобы укрыться от немецкой авиации, мне
казалось, что в Тансонвиле я буду в безопасности. Но не прошло и двух дней,
и вдруг - вообразите себе такое: после сражения с нашими войсками около
Ла-Фер немцы захватили весь район, к воротам Тансонвиля явился немецкий полк
вместе со штабом, я была вынуждена разместить их, и никакой возможности
уехать попросту не осталось - никаких поездов, вообще ничего". Действительно
ли немецкие штабные отличались благовоспитанностью, или письмо Жильберты
отражало заражение духом Германтов, по истокам своим баварцев, приходившихся
родней древнейшей немецкой аристократии, но она твердила о прекрасном
поведении офицеров и даже солдат, которые лишь попросили у нее "позволения
сорвать пару незабудок, растущих у пруда", - это благое воспитание она
противопоставляла разнузданности французских дезертиров, которые прошли
через ее имение незадолго до прибытия немецких генералов и на своем пути
разрушили все. Во всяком случае, если письмо Жильберты в какой-то мере
отражало дух Германтов, - другие его детали говорили о еврейском
интернационализме, что, однако, как увидим ниже, было не так, - письмо,
полученное мной примерно месяцем позже, от Робера, по духу принадлежало
скорее Сен-Лу, нежели Германтам; в нем отразилась, помимо прочего,
приобретенная им либеральная культура, и в целом оно было очень близко мне
по духу. К несчастью, он ничего не говорил о стратегии, как во времена наших
донсьерских бесед, и не сообщал, подтвердила ли война тогдашние его теории,
или опровергла. Он только писал, что на протяжении 1914-го года "сменилось
множество войн", и уроки каждой из них сказались на ведении последующих.
Так, в частности, теория "прорыва" была дополнена положениями, согласно
которым перед наступлением надлежит полностью разворотить артиллерией
занятую противником местность. Но затем пришли к выводу, что напротив, по
земле, изрытой снарядами, после такого разрушения невозможно продвигаться ни
инфантерии, ни артиллерии. "И война, - писал он мне, - не ушла от законов
старика Гегеля. Она пребывает в вечном становлении". Это было не совсем то,
что я хотел бы знать. Но еще больше меня сердило, что он не имел права
называть имена генералов. Впрочем, и из скупых газетных сообщений я мог
понять, что это войной руководят отнюдь не те генералы, которые вызывали у
меня интерес в Донсьере - мне тогда хотелось узнать, кто из них принесет
наибольшую пользу в бою. Жеслен де Бургонь, Галифе, Негрие были мертвы. По
ушел с военной службы почти в начале войны. О Жоффре, Фоше, Кастельно,
Петене[52] мы никогда не говорили. "Дорогой друг, - писал мне Робер, - я
согласен, что выражения вроде "они не пройдут" или "мы их сделаем"
неприятны, и у меня они давно уже навязли в зубах, как и "пуалю"[53] и
прочее; вероятно, романа с такими словами не напишешь - они не лучше, чем
грамматические ошибки и дурной вкус, здесь есть что-то противоречивое и
дурное, и аффектация, и вульгарная претензия; мы вольны презирать их в той
же мере что и людей, которые находят более остроумным говорить "коко" вместо
"кокаин". Но если бы ты их видел, особенно простолюдинов, рабочих,
лавочников, которые даже не подозревают, какие они герои... Они, наверное,