"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

во фразах: "Это прелестно, какая роза, какая бледная зелень!" -
произнесенных в тот момент, когда может настичь смерть; но в Париже для
Сен-Лу это было не очень уместно, по крайней мере, в разговоре о
незначительном налете, который, однако, если смотреть на него с нашего
балкона, внезапно разразился празднеством в ночной тиши, со взрывами
защитных ракет, перекличками горнов, звучавших не только для парада, и т. п.
Я говорил ему о том, как красиво ночью взлетают самолеты. "Наверное, еще
красивей те, что заходят на посадку, - ответил он. - Я согласен, это
необычайно красиво, когда они взлетают, когда они вот-вот "пойдут
созвездием"[58], повинуясь законам столь же точным, как те, по которым
движутся звезды, - тебе это кажется всего лишь спектаклем, а на самом деле
это сбор эскадрилий, они исполняют приказ и идут на преследование. Но разве
не восхитительнее минута, когда они уже полностью слиты со звездами, а
некоторые из них выскакивают, ложатся на след противника или возвращаются
после сигнала отбоя, когда они заходят в "мертвую петлю", и даже звезды
покидают свои места? И эти сирены, не кажется ли тебе, что в них есть что-то
вагнерианское, - впрочем, это вполне подходящее приветствие для немцев,
будто к их прибытию исполняют национальный гимн, Wacht am Rhein[59], так
сказать, а кронпринц и принцессы уже заняли свои места в императорской ложе;
и у меня возникает вопрос - это авиаторы, или, быть может, это взлетающие
валькирии?" Ему, казалось, доставило удовольствие уподобление авиаторов
валькириям, но тем не менее он объяснял это чисто музыкальными причинами:
"Матерь Божья, да ведь эта музыка сирен явно из Полета Валькирий! Надо было
дождаться немецких налетов, чтобы послушать Вагнера в Париже". Впрочем, с
определенной точки зрения это сравнение было небезосновательно. С нашего
балкона город выглядел угрюмым черным бесформенным чудищем, нежданно
выползшим из бездны ночи к свету и небесам; авиаторы, один за другим,
устремлялись на душераздирающий зов сирен, в то время как медленнее, - и
коварней, тревожнее, чувствуя что-то невидимое еще и, может быть, почти
достигшее своей цели, - непрестанно суетились прожекторы, нащупывая врага,
охватывая его своими лучами, пока направленные ими самолеты не бросались в
травлю, чтобы его уничтожить. И, эскадрилья за эскадрильей, авиаторы летели
из города, перемещенного в небеса, словно валькирии. Однако клочки земли, на
уровне зданий, были освещены, и я сказал Сен-Лу, что, будь он накануне дома,
он мог бы, наблюдая небесное светопреставление, увидеть нечто подобное и на
земле, как в Погребении графа Оргаса Эль Греко, где два этих плана
параллельны, - внизу персонажи в ночных рубашках разыграли замечательный
водевиль, и каждый, по значительности своего имени, заслуживал упоминания в
светской хронике какого-нибудь последователя Феррари[60], чьи сообщения так
нас с Сен-Лу потешали, что мы в шутку составляли их сами. Так мы забавлялись
и в тот день, хоть и по "военному" поводу - по случаю налета цеппелинов, но
словно никакой войны и не было:
"Среди присутствующих: очаровательная герцогиня де Германт в ночной
рубашке, неподражаемый герцог де Германт в розовой пижаме и купальном халате
и т. д., и т. п."
"Я не сомневаюсь, - сказал он мне, - что во всех больших отелях по
коридорам в неглиже носились американские еврейки, прижимая к потрепанным
грудям свои жемчужные колье, благодаря которым, по их расчету, они потом
сочетаются браком с каким-нибудь разорившимся графом. Наверное, Отель Риц
такими вечерами похож на Дом свободной торговли[61]".