"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

линия темных скал, или, наверное, обыкновенные рыбачьи сети тянущихся друг
за другом легких облаков. Морем, бирюзовым в эти минуты, уносящим за собой
людей, и не подозревающих о том, увлеченных необъятным вращением земли,
втянутых в свои безумные революции и бесполезные войны, как та, что затопила
Францию кровью в эти дни. Впрочем, когда всматриваешься в ленивые небеса, -
слишком прекрасные, не соизволившие изменить расписание, голубоватыми тонами
вяло продлившие поверх освещенного города долгий день, - подступает
головокружение, и перед нами уже не необъятное море, но восходящая
последовательность голубых ледников. И башни Трокадеро, в мнимой близости
ступеням бирюзы, стоят в отдалении, подобно двум башенкам какого-нибудь
швейцарского городка, что виднеются издали на фоне горных отрогов. Я
повернул обратно, но когда я прошел мост Инвалидов, город погрузился в ночь,
и на улицах стало темно; натыкаясь то здесь, то там на мусорные баки,
сбившись с пути, машинально следуя лабиринту черных улиц, я вышел на
бульвары. Город напоминал мне Восток; это ощущение, стоило вспомнить о
Париже эпохи Директории, сменилось мыслями о Париже 1815-го. Как в 1815-м,
по городу вышагивали разрозненные колонны в униформах союзников; среди них
африканцы в красных шароварах, индусы в белых тюрбанах, - и их было
достаточно, чтобы вместо Парижа, где я гулял, я ощутил себя в каком-то
воображаемом восточном городе, одновременно точном в деталях, если учитывать
костюмы и цвет лиц, и химерическом по своей обстановке, - так из города, в
котором жил, Карпаччо[71] создавал то Иерусалим, то Константинополь,
соединив в нем загадочную и пеструю толпу, разношерстную, как эта толпа в
Париже. Тут я увидел, что позади двух зуавов, - казалось, не обращавших на
него и малейшего внимания, - плетется крупный, грузный человек в мягком
фетре и длинном плаще; я бы затруднился сказать, какому имени это лиловое
лицо может соответствовать, - имя какого художника или актера, равно
славного бессчетными содомитскими похождениями, мне следует ему приписать.
Во всяком случае, тот факт, что с этим человеком я не знаком, сомнения у
меня не вызывал; меня немало удивило, что когда наши взгляды встретились, он
смущенно, но решительно остановился и направился ко мне, - как будто этим
показывая, что скрывать ему нечего и вы вовсе не застали его врасплох за
тайным занятием. Секунду я колебался, кто бы это мог быть: это был г-н де
Шарлю. Можно сказать, что эволюция его болезни (или - революция его порока)
дошла до такой стадии, на которой изначально слабый личностный характер,
древние его качества, уже полностью перекрывались шествовавшими наперекор
болезненными или порочными склонностями, доставшимися ему по наследству. По
мере сил, г-н де Шарлю отдалялся от себя прежнего, вернее, его закрывала
тень человека, которым он становился, у которого было много общего не только
с бароном, но и с целым рядом других гомосексуалистов, и за одного из них я
его и принял в первую минуту, когда он плелся по бульвару за этими зуавами,
ибо из всех личных черт г-на де Шарлю, высокоумного вельможи и творческой
личности, у него осталось только общее для них всех выражение, и оно (по
крайней мере, пока не приложишь усилий и не вглядишься) заглушало собой все.
Так по дороге к г-же Вердюрен я встретил г-на де Шарлю. Разумеется,
теперь у нее барона, как раньше, я не застал бы, их ссора только
усугубилась, и г-жа Вердюрен пользовалась даже нынешними событиями, чтобы
его дискредитировать. Она давно уже говорила, что он - человек банальный и
конченый, что от всех его так называемых дерзостей старьем несет, как от
пошлейших пижонов, а теперь, поругивая "все его изыски", она оформила это