"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

вычисления, умножающего то, что затрагивает наше благополучие, и
сокращающего то, что его не касается, смерть неведомых миллионов почти не
огорчает нас, и едва ли дуновение ветерка способно расстроить нас сильнее. В
это время г-жа Вердюрен никак не могла избавиться от мигрени, с которой
раньше справлялась, поглощая рогалик и запивая его кофе с молоком[79], но в
конце концов она выбила из Котара соответствующий рецепт и смогла заказывать
булочку в уже упомянутом нами ресторане. Добиться такого от общественных
властей было почти так же сложно, как звания генерала. Она приняла свой
первый рогалик тем самым утром, когда газеты сообщили о гибели "Лузитании".
Все еще куная его в кофе, и щелкая по газете, чтобы та держалась широко
раскрытой и ей не пришлось оторвать вторую руку от тюрьки, она промолвила:
"Какой ужас! Жутчайшие трагедии меркнут рядом с этим кошмаром!". Но смерть
всех этих утопших, должно быть, уменьшилась в ее глазах до одной
миллиардной, ибо пока она набитым ртом издавала свои безутешные восклицания,
на ее лице, благодаря вкусному рогалику, наверное, столь действенному при
мигренях, застыло сладостное удовлетворение.
В жизни г-на де Шарлю изменилось не многое, однако по целому ряду
причин - в худшую сторону; у него не только отсутствовало страстное желание
дождаться французской победы, он хотел, хотя и не признаваясь в том, если и
не триумфа Германии, то, по меньшей мере, чтобы она не была разбита, а об
этом мечтали все. Объяснялось это тем, что в ссорах совокупностей индивидов,
именуемых нациями, эти сообщества в какой-то мере ведут себя как отдельные
люди. Логика их поступков скрыта в глубинах души и постоянно переплавляется
страстью, как логика людей, столкнувшихся лицом к лицу в любовной или
домашней ссоре, в ссоре сына с отцом, кухарки с хозяином, жены с мужем.
Виновный между тем уверен в своей правоте - как это было в случае
Германии, - и тот, кто прав, выдвигает иногда, защищая правое дело,
аргументы, которые кажутся ему неопровержимыми только потому, что они
отвечают его страсти. В этих ссорах индивидов убежденность в полной правоте
не важна ни одному из противников, вернее всего быть именно этой стороной, и
сторонний наблюдатель никогда не поддержит ее с той же верой. Однако
применительно к нациям, индивид, если он действительно - часть нации, это
только клетка индивида-нации. Пропаганда - бессмысленное понятие. Объяви
французам, что завтра Франция будет разбита, и ни одного из них не охватит
то же отчаяние, как при известии, что сейчас его убьет "берта"[80].
Подлинную пропаганду мы осуществляем сами, с помощью надежды, и это - форма
инстинкта самосохранения нации, если речь идет о ее частичке. Чтобы слепо
поддерживать несправедливое дело индивида-Германии, или - чтобы не терять
веры в правоту индивида-Франции, немцам вовсе не обязательно было лишаться
рассудка, а французам - рассудком обладать: достаточно было стать патриотом.
Г-н де Шарлю обладал редкими духовными качествами - состраданием,
великодушием, способностью к чувству, самопожертвованию, но в порядке
компенсации, по разнообразным причинам, среди которых и мать, герцогиня
Баварская, могла сыграть не последнюю роль - патриотизма у него не было. Он
был плоть от плоти Франции и плоть от плоти Германии. Если бы и я не был
подвержен патриотизму, не входил бы, как клетка, в тело-Францию, быть может,
я судил бы об этой ссоре несколько иначе. В детстве, когда я исправно верил
тому, что мне говорили, я бы, конечно, услышав о чистосердечных заявлениях
германского правительства, не подверг их сомнению; но по прошествии многих
лет я узнал, что наши мысли не всегда согласуются со словами; и я не только