"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора("немцы не смогут больше смотреть в лицо статуе Бетховена; Шиллер, должно
быть, перевернулся в своей могиле; чернила, которые парафировали нейтралитет Бельгии, едва ли высохли; Ленин говорит, а его слова носит ветер степи"), там были и тривиальности вроде: "Двадцать тысяч заключенных, вот это цифра; наше командование будет смотреть в оба; мы хотим победить, вот и все". Но сколько во всем этом было намешано знаний, ума, сколько там было справедливых размышлений! Г-жа Вердюрен, однако, всегда бралась за статьи Бришо с тайным злорадством, рассчитывая найти в них что-нибудь несуразное, и читала с пристальнейшим вниманием, чтобы быть уверенной наверняка, что от ее глаз ничто не ускользнуло. К несчастью, кое-что находилось. Восторженнейшая цитация и в самом деле малоизвестного автора, по крайней мере, того его произведения, на которое Бришо ссылался, инкриминировалась последнему как доказательство несносного педантизма, и г-жа Вердюрен с нетерпением ждала ужина, чтобы вызвать раскаты смеха гостей. "Ну, что вы скажете о сегодняшней бришовской статье? Я подумала о вас, когда прочла цитату из Кювье[96]. Мне кажется, он сошел с ума". - "Я еще не читал статьи", - отвечал Котар. - "Как, вы еще не читали? Вы не представляете, какого удовольствия вы лишились. Это смешно до смерти". - И, довольная в глубине души, что никто еще статьи не читал, что она сама может пролить свет на ее нелепости, г-жа Вердюрен приказала дворецкому принести Тан[97] и прочла статью вслух - с пафосом выкрикивая простейшие фразы. Весь вечер после ужина продолжалась антибришовская кампания, но с мнимыми оговорками. "Я не говорю об этом слишком громко, - сказала она, кивая в сторону графини Моле, - некоторые на него не налюбуются. Светские люди куда наивней, чем принято считать". Г-жа Моле, для которой эта фраза была произнесена достаточно громко, чтобы она быть услышанными ею, трусливо отреклась от Бришо, которого в действительности она уподобляла Мишле[98]. Она признала правоту г-жи Вердюрен, но, чтобы закончить разговор чем-то, что казалось ей неоспоримым, добавила: "Вот чего у него не отнять, так это что очень хорошо он пишет". - "Вы находите? Что хорошо он пишет, вы так считаете? - переспросила г-жа Вердюрен. - А я так нахожу, что это свинья писала", - эта эксцентрика возбудила смех светской публики, к тому же, г-жа Вердюрен, будто сама испугавшись слова "свинья", произнесла его шепотом, зажав рукой рот. Бришо только разжигал ее бешенство, потому что проявлял наивное удовлетворение успехом, хотя подчас был расстроен, что цензура - он говорил об этом по своей привычке употреблять новые слова, чтобы показать, что он не слишком уж академичен, - "зазерняла" его статьи. В присутствии Бришо она не то чтоб очень ясно давала понять (разве была угрюма - это предупредило бы человека более проницательного), как низко она ценит писания Ломаки[99]. Правда, как-то раз она заметила, что ему не стоит так часто употреблять местоимение "я". Он и правда этим грешил - во-первых, оттого, что по профессорской привычке он часто прибегал к выражениям вроде "я согласен с тем, что", равно "я признаю, что", "я допускаю, чтобы": "Я хочу, чтобы громадная протяженность фронтов привела и т. д.", - но еще потому, что, старый воинствующий антидрейфусар, учуявший германские приготовления задолго до войны, он частенько ненароком проговаривался: "Я разоблачал с 1897-го"; "Я предупреждал в 1901-м"; "Я поставил этот вопрос ребром в моей брошюрке, которую теперь сложно найти (habent sua fata libelli)"; эта привычка в нем укрепилась. Он густо покраснел от выговора г-жи Вердюрен, произнесенного, к |
|
|