"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

легкомыслие барона носило систематический характер, и происхождение, в
совокупности с красотой и прочими достоинствами, было чем-то нетленным, а
война, как и дело Дрейфуса, - формой грубой и мимолетной. Расстреляй они
герцогиню де Германт за попытку сепаратного мира с Австрией, в его глазах
она нисколько не потеряла бы своего благородства и, для него, опозорилась бы
не больше, чем Мария Антуанетта, приговоренная к гильотине. В такие минуты
г-н де Шарлю, великодушный, как своего рода Сен-Валье или Сен-Мегре[115],
говорил без обиняков, жестко, торжественно, его речь была смела, ни единой
нотой не отзываясь жеманством, изобличающим людей его пошиба. И все-таки,
почему никто из них не может говорить нормально всегда? Даже теперь, когда
его голос гудел басовыми тонами, он фальшивил, словно нуждаясь в
настройщике. Впрочем, г-н де Шарлю потерял голову в буквальном смысле этого
слова, он часто поднимал ее, сожалея, что не взял с собой бинокля, который,
впрочем, не сильно бы ему помог - из-за позавчерашнего налета цеппелинов,
разбудившего бдительность общественных властей, было много солдат прямо в
небесах. Я заметил аэропланы несколькими часами раньше, они казались мне
какими-то насекомыми, коричневыми пятнышками на фоне голубого вечера, а
теперь их занесло в темноту, в которой затухали мерцающие фонари, словно
тлеющие головешки. Может быть, мы потому испытываем сильное ощущение
красоты, глядя на эти мерцающие земные звезды, что смотрим на небо, а обычно
мы не часто поднимаем к нему глаза. Теперь на Париж, как в 1914-м на Париж,
беззащитно ожидавший удара врага, падал неизменный древний свет мертвенно и
волшебно ясной луны, струившей на еще нетронутые монументы бесполезную
красоту своего сияния, - но так же, как в 1914-м, и более многочисленные,
чем тогда, помигивали многочисленные огоньки, то с аэропланов, то от
прожекторов Эйфелевой башни; ими управляла умная, дружеская и неусыпная
воля, и я испытывал ту же признательность, то же чувство покоя, что и в
комнате Сен-Лу, в одной из келий военного монастыря, где в расцвете юности
готовились, не колеблясь, пожертвовать своей жизнью ревностные и
дисциплинированные сердца. После недавнего налета, когда небо было подвижней
земли, оно затихло, как море после бури, но, как море, оно еще не
успокоилось совсем. Аэропланы взлетали, как ракеты, соединяясь со звездами,
и прожекторы медленно чертили в разрезанном небе, словно бледную звездную
пыль, блуждающие млечные пути. Теперь аэропланы выстроились среди созвездий,
и благодаря этим "новым звездам" могло пригрезиться, что мы очутились в
другом полушарии. Г-н де Шарлю выразил свое восхищение авиаторами и, так как
он мог теперь свободно выражать свое германофильство, равно другие своим
склонности (в то же время отрицая то и другое), добавил: "Однако немцы,
которые летают на гота, восхищают меня не меньше. И еще на цеппелинах -
представьте, какая смелость нужна для этого! Ведь это просто-напросто герои.
Какой от них, спрашивается, вред, - ведь лупят же по ним батареи? Вы боитесь
гота?" Я ответил, что нет, хотя, может быть, я был неправ. Наверное, когда
леность приучила меня откладывать работу со дня на день, я вообразил, что
так же обстоит дело со смертью. Как можно бояться пушки, если сегодня нас не
убьют? Впрочем, поскольку мысли о падающей бомбе и возможной смерти были
отдельны, они не добавляли ничего трагического в созданную моим воображением
картину полета немецких летательных аппаратов, пока как-то вечером я не
увидел, что, сброшенная с одного трясущегося, разрезанного на моих глазах
валами туманного неспокойного неба аэроплана, который, хотя мне и была
известна его смертоносность, представлялся мне только чем-то звездным и