"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

небесным, бомба летит прямо на нас. Ибо подлинная реальность опасности
воспринимается только в этой, несводимой к уже известному новизне, которая и
зовется впечатлением, и оно часто, как в этом случае, выражено одной линией,
описывающей интенцию со скрытой мощью искажающего ее исполнения, тогда как
на мосту Согласия, под грозным, затравленным аэропланом, светлые струи
прожекторов преломлялись о небо, словно то были отраженные в облаках фонтаны
Елисейских полей, площади Согласия и Тюильри, и это тоже были линии,
преисполненные прозорливой охранительной волей могущественных и мудрых
людей, которым, как ночью в донсьерской казарме, я был благодарен за то, что
их сила без каких-либо оговорок взяла на себя заботу о нас.
Ночь была так же прекрасна, как в 1914-м, и Парижу грозила та же
опасность. Свет луны, казалось, растягивал ласковое магниевое свечение,
позволяя запечатлеть напоследок ночные образы прекрасных ансамблей
Вандомской площади, площади Согласия, - и страх, который вызывали во мне
разрывы бомб, что вот-вот могли разрушить эти ансамбли, придавал их еще
нетронутой красоте какую-то полноту, словно бы они натужились загодя,
подставляя ударам беззащитную архитектуру. "Вам не страшно? - повторил г-н
де Шарлю. - Парижане не чувствуют опасности. Мне говорили, что у г-жи
Вердюрен званые ужины каждый вечер. Я об этом знаю только понаслышке, мне о
них ничего не известно, я с ними полностью порвал", - добавил он, опустив не
только глаза, как будто прошел телеграфист, но также голову, плечи, подняв
кисти в жесте, выражавшем если и не "я умываю руки", то по меньшей мере "не
могу вам ничего сказать" (хотя я у него ничего и не спрашивал). "Я знаю, что
Морель часто ее посещает, - сказал он мне (он упомянул его впервые). -
Говорят, он очень раскаивается и хочет со мной помириться", - добавил он,
выказывая и легковерность человека из Предместья ("Ходят упорные слухи, что
Франция и Германия вовсю устанавливают контакты, и более того - переговоры
уже начались"), и влюбленного, которого не убедили и самые жестокие отказы.
"Во всяком случае, если он хочет помириться, ему нужно сказать об этом, я
старше, чем он, и не мне делать первые шаги". Несомненно, говорить об этом
было бессмысленно, это было очевидно. Но он был не совсем искренен, и этим
привел меня в замешательство; было ясно: говоря, что первые шаги следует
делать не ему, он напротив совершал их, рассчитывая, что я вызовусь их
примирить.
Мне известна эта наивная либо притворная легковерность влюбленных, или
тех, кто у кого-то не принят, кто приписывает предмету своих стремлений
желание, последним не проявленное - несмотря на целый ряд докучных
ходатайств. Но я понял также по неожиданной взволнованности, с которой г-н
де Шарлю выразил это желание, беспокойству, задрожавшему в глубине его глаз,
что помимо заурядной банальной настырности там было и нечто другое. Я не
ошибся, и я расскажу сейчас о двух фактах, впоследствии мне это доказавших
(для второго из них, последовавшего за смертью г-на де Шарлю, мне придется
на много лет забежать вперед. Однако, его смерть наступит много позже, и мы
еще встретимся с ним, когда он переродится в совершенно иного человека,
ничем не схожего с нашим знакомцем, - особенно, когда мы встретимся с ним в
последний раз, в те времена, когда он окончательно забудет Мореля). Итак,
где-то года через два или три после той прогулки по бульварам я встретил
Мореля. Я сразу же вспомнил о г-не де Шарлю, я подумал, что встреча с
Морелем доставит ему огромное удовольствие и попытался упросить скрипача
посетить барона, хотя бы один раз. "Он сделал вам столько добра, - сказал я