"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

Морелю, - к тому же, он уже стар и скоро может умереть, пора забыть о старых
перебранках и помириться". Морель, казалось, был полностью со мной согласен
относительно того, что примирение желательно, но не менее категорично
отказывался хотя бы раз посетить г-на де Шарлю. "Вы не правы, - сказал я
ему. - Чем ваш отказ объяснить: упрямством, леностью, злобой, неуместной
гордыней, добродетелью (не сомневайтесь, она не пострадает), кокетством?"
Скрипач скривил лицо - это признание ему, несомненно, дорого стоило, и,
дрожа, ответил: "Ничего подобного, добродетель я в гробу видал, а злоба:
наоборот, мне его почти жаль, и не из-за кокетства, тут кокетничать нечего,
не от лени, я иногда вообще баклуши бью, - нет же, это... только никому не
говорите и вам-то говорить это лишнее, я просто, просто... просто боюсь!" И
его передернуло. Я признался, что не совсем его понимаю. "Не спрашивайте
меня, не будем больше об этом говорить, вы не знаете его, как я, - можно
сказать, что вы его не знаете вообще". - "Но что он вам сделает? Тем более,
раз между вами теперь не будет никакой ссоры, он постарается обращаться с
вами как можно обходительней. К тому же, его доброта вам известна". - "Черт!
знаю ли я, как он добр. Сама деликатность и порядочность! Но оставьте меня,
не говорите мне об этом больше, я вас умоляю, в этом стыдно признаться, но я
боюсь!" Второй факт относится к тому времени, когда г-н де Шарлю был уже
мертв. Мне прислали несколько завещанных им сувениров и письмо в тройном
конверте, написанное по меньшей мере за десять лет до кончины. Он серьезно
болел, составил завещание, а после выздоровел, чтобы потом скатиться до того
состояния, в котором он предстанет нашим глазам в день утреннего приема у
принцессы де Германт; письмо, забытое им в сейфе, с завещанными друзьям
вещами, пролежит там семь лет, - семь лет, за время которых он окончательно
забудет Мореля. Написанное тонким и твердым почерком, письмо гласило:
"Мой милый друг, пути Провидения неисповедимы. Подчас его орудием
служат пороки посредственного человечишки, чтобы уберечь от искушения
праведничью высоту. Вы знаете Мореля, откуда он вышел, до каких вершин я
хотел вознести его - иными словами, до своего уровня. Вы знаете, что он
предпочел вернуться не к праху и пеплу, из которого всяк человек, как
истинный феникс, может возродиться, но к грязи, кишащей гадюками. Он пал, и
это предостерегло меня от падения. Вы знаете, что на моем гербе тот же
девиз, что и у Спасителя: Inculcabis super leonem et aspidem, что там
изображен муж, попирающий стопами ног своих льва и змея - они изображены там
как щитодержатели[116]. Но если я и смог раздавить собственного льва, льва в
своей душе, то только благодаря змее, ее осмотрительности, которую я только
что слишком легко назвал пороком, ибо глубокая мудрость Евангелия делает из
него добродетель, - по крайней мере, добродетель для других. Наша змея, шипя
с такими гармоническими модуляциями, когда ее чаровали - и немало
очаровавшись, к тому же, - в своих пресмыкательствах не только не утратила
музыкальности, но и сохранила некоторую необъятную добродетель, которую ныне
я почитаю божественной - Благоразумие. И если я не признаюсь Вам, в чем оно,
божественное, заключалось, что помогло ему устоять перед моими призывами,
когда я передавал ему, чтоб он пришел ко мне, то я не получу покоя в этом
мире и надежды на прощение в следующем. Здесь он проявил себя инструментом
божественной мудрости, ибо я решил, что он не уйдет от меня живым. Кому-то
из нас суждено было погибнуть. Я решился его убить. Господь внушил ему
премудрость, чтобы уберечь меня от преступления. Я не сомневаюсь, что
решающую роль здесь сыграло заступничество архангела Михаила, моего святого