"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

покровителя, и я молю его простить мне, что не вспоминал о нем столько лет и
дурно ответствовал на его бесчисленные благодеяния, его помощь в моей борьбе
со злом. Я обязан этим служителю Господню, и говорю в полноте веры моей и
рассудка моего: Отец Небесный наставил Мореля не приходить. Итак, теперь
умираю я. Преданный вам, semper idem,
П. Г. Шарлю"
Я понял, чего боялся Морель; конечно, в этом письме много было и спеси,
и литературщины. Но признание было правдивым. И Морель знал лучше меня, что
"симптомы, как у буйных", как говорила г-жа де Германт о своем девере, не
ограничивались, как я полагал до этого момента, краткими вспышками показного
и бездейственного бешенства.
Но вернемся назад. Мы шли по бульварам с г-ном де Шарлю, только что
подрядившим меня на своего рода посредничество в замирении между ним и
Морелем. Не услышав ответа, он продолжил: "Я, впрочем, не знаю, почему он не
играет; сейчас, в военное время, не устраивают концертов, но ведь есть же
танцы, ужины, женщины изобрели Амбрин[117] для кожи. Мы отмечаем праздниками
эти' - если немцы еще продвинутся, - последние дни наших Помпей. Только крах
избавит их от легкомыслия. Если лава какого-нибудь германского Везувия
(немецкие морские орудия не менее ужасны, чем вулкан) настигнет их за
туалетом, то их прерванные движения застынут на века, и много столетий
спустя дети будут рассматривать в учебниках г-жу Моле, накладывающую
последний слой румян, прежде чем отправиться к золовке, или Состен де
Германт, только что нарисовавшую фальшивые брови. Это будет материалом для
лекций всяких Бришо будущего - легкомыслие эпохи десять веков спустя!
материя самых основательных исследований, особенно если она законсервирована
целиком - вулканической лавой или ее подобием, тем, что остается после
бомбардировки. Какие документы будут предоставлены грядущим историкам, когда
удушливые газы, вроде испущенных Везувием, и обвалы, вроде тех, что погребли
Помпеи, сохранят в целости жилища опрометчивых коллекционеров, не успевших
отправить в Байонну[118] статуи и картины! Впрочем, чем это не Помпеи
частями - уже год, каждый вечер, как эти люди лезут в подвалы, но не для
того, чтобы приложиться к старой бутылке мутон-ротшильда или сент-эмильона,
но дабы припрятать драгоценности, как священники Геркуланума, застигнутые
смертью, когда они выносили священные вазы? Всегда есть какая-то
привязанность к предмету, который принесет смерть владельцу. Париж не был
основан Гераклом, как Геркуланум. Но что за сходства! и прозрение присуще не
только нашему времени - каждая эпоха владела этим даром. Если мне приходит
на ум, что завтра нас, возможно, ждет участь городов у подножия Везувия, то
помпейские жители чувствовали, что им угрожает судьба проклятых городов
Библии. На стене одного помпейского дома нашли изобличительную надпись:
"Содом, Гоморра"". Я не знаю, от упоминания ли о Содоме и мыслей, которые
оно пробудило в нем, или вспомнив о бомбежке, но г-н де Шарлю поднял на
мгновение глаза к небу, но тотчас опустил их к земле. "Я восхищаюсь всеми
героями этой войны, - сказал он. - Вы только подумайте, дорогой мой, в
начале войны я, несколько опрометчиво, называл английских солдат заурядными
футболистами, излишне надменными, чтобы померяться силами с
профессионалами - и какими профессионалами! итак, даже с эстетической точки
зрения, они - прямо-таки греческие атлеты, вы понимаете, греческие,
милейший, молодые люди Платона, - или, точнее, спартанцы. Один мой друг
поехал в Руан, где их лагерь, и увидел чудеса, просто чудеса, чудеса