"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

невообразимые. Это больше не Руан, это другой город. Конечно, там остался и
старый Руан, с изнеможденными святыми собора. Разумеется, все это так же
прекрасно, но совершенно иначе. И наши пуалю! Не могу вам даже сказать, как
я очарован нашими пуалю, молодыми парижатами, вот как этот вот - вот, что
идет с разбитным видом, миной шустрой такой, забавной. Частенько я их
останавливаю, болтаю с ними, - какое остроумие, какой здравый рассудок, - а
парни из провинции! какие они милые, какие славные, с их раскатистым "р" и
местечковым арго! Я много жил в деревне, ночевал на фермах, я понимаю их
язык. Но восхищаясь французами, мы не должны принижать наших врагов, иначе
мы умалились бы сами. Вы не знаете, каков немецкий солдат, вы не видели, как
он марширует на параде в ногу, гуськом по своей unter den Linden. Вспомнив
об идеале мужественности, эскиз которого был набросан им еще в Бальбеке, -
со временем, впрочем, этот идеал принял более философические формы, но
по-прежнему подразумевал те же абсурдные заключения, выдававшие подчас, даже
если минутой ранее барону удавалось подняться надо всем этим, слишком слабую
основу простого светского, хотя и интеллигентного человека, - он продолжил:
"Представляете, великолепный молодец, солдат бош - это существо сильное,
здоровое, он думает только о величии своей страны. Deutschland uber alles -
это не так глупо; а мы, - пока они готовились, мужали, - мы погружались в
дилетантизм". Для г-на де Шарлю это слово обозначало, по-видимому, что-то
связанное с литературой, ибо, вероятно, вспомнив тотчас, что я любил
словесность и когда-то намеревался ею заняться, он хлопнул меня по плечу
(оперевшись, он причинил мне такую же боль, как, когда я проходил военную
службу, удар по лопатке "76-го", и сказал, будто смягчая укоризну: "Да, мы
скатились в дилетантизм, все мы, и вы тоже, и вы можете, как и я, сказать:
mea culpa - мы все были слишком дилетантами". Из-за нежданности этого
упрека, оттого, что у меня не хватило духу возразить, и, к тому же, я
испытывал почтение к моему собеседнику и был растроган его дружеской
добротой, я, как ему и хотелось, поддакнул, - мне бы стоило еще постучать
кулаком в грудь, что было бы совсем глупо, ибо я и в черном сне не упрекнул
бы себя в дилетантизме. "Ладно, - сказал он мне, я вас оставлю (группа,
сопровождавшая его издали, рассеялась) - я пойду спать, как и положено
пожилому человеку; тем паче, война изменила все наши привычки, - один из
этих идиотских афоризмов, так любимых Норпуа". Впрочем, мне было известно,
что солдаты ждут г-на де Шарлю и дома, ибо он перестроил свой особняк в
военный госпиталь, повинуясь, полагаю, не столько причудам своей фантазии,
сколь своему доброму сердцу.
Наступила тихая прозрачная ночь; Сена, струившаяся сквозь круглые
пролеты арок и их отражений, напоминала мне о Босфоре. И то ли символ
нашествия, предсказанного пораженцем де Шарлю, то ли символ союза наших
мусульманских братьев с французскими армиями, луна, узкая и изогнутая, как
цехин, возвела над парижским небом восточный полумесяц.
Однако еще с минуту, прощаясь, г-н де Шарлю тряс мне руку, едва не
раздавив ее, - немецкая привычка людей, подобных барону, - и, как сказал бы
Котар, "массировал" ее так некоторое время, словно бы ему хотелось придать
моим суставам гибкость, вовсе ими не утраченную. У некоторых слепых
осязание, в определенной мере, восполняет зрение. Я не знаю, какое чувство
оно заменяло у барона. Он хотел, наверное, только пожать мне руку, как ему
хотелось разве посмотреть чуть-чуть на сенегальца, прошедшего в сумраке, не
соблаговолившего заметить, какое восхищение он вызвал. Но в обоих случаях