"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу авторапопадали". - "Не будет больше, не будет больше - да ты что об этом знаешь?
Вот посидишь, как я, год и три месяца в окопе, собьешь свой пятый бошевский самолет, тогда и говори. Не надо верить газетам. Они вчера летали на Компьень, убило мать с двумя детками". - "Мать с двумя детками!" - с глубоким состраданием и огнем в глазах воскликнул молодой человек, рассчитывавший, что его не убьют; его волевое и искреннее лицо очень располагало к себе. - "Что-то нет весточки от Жюло-старшего. Его крестная не получала от него письма уже с неделю, и это первый раз он ей так долго не пишет". - "Это кто это, его крестная?" - "Эта дама, у которой клозет чуть ниже Олимпии[120]". - "Он с ней спит?" - "Что ты такое говоришь? Она дама замужняя, вся такая очень важная. Она ему денег посылает каждую неделю, потому что добрая. О! это шикарная женщина". - "А ты-то его знаешь, старшего Жюло?" - "Знаю ли я его! - пылко ответил молодой человек двадцати двух лет. - Да мы с ним кореша. Таких как он, на свете не сыскать, и друг хороший - всегда поможет. Да... Вот беда-то, если с ним стряслось чего". - Предложили партию в кости, и молодой человек лихорадочно засуетился; он бросал кости, вытаращив глаза, и выкрикивал номера - можно было догадаться, что у него темперамент игрока. Я не расслышал, что ему сказали, но он воскликнул с досадой: "Жюло - кот[121]? Это говорят, что кот. Да какой он к черту кот! Я сам видел, как он своей бабе платил, - да, видел. То есть, я не говорю, что Жанна Алжирка ему совсем ничего не давала, но она ему не давала больше пяти франков, а баба была при борделе и получала по пятьдесят франков в день. Брать по пять франков, так это надо быть полным идиотом. И теперь, как она на фронте, жизнь у нее тяжелая, согласен, но она получает сколько хочет, и не посылает она ему ничего. Жюло - кот? Много таких, кого можно самый натуральный". Старший, обязанный патроном, наверное, по возрасту, блюсти некоторую воздержанность, слышал, возвращаясь из уборной, только конец разговора. Он не удержался и бросил на меня взгляд; казалось, он был явно недоволен впечатлением, каковое могла произвести на меня эта беседа. Не обращаясь непосредственно к двадцатидвухлетнему молодому человеку, намеревавшемуся, по-видимому, изложить теорию продажной любви, он сказал как бы вообще: "Вы разговариваете слишком уж громко, окно открыто, а некоторые люди в это время спят. Что, не ясно? Если патрон сейчас вернется, то вам не поздоровится". В ту же секунду дверь и открылась; все замолкли, полагая, что это патрон, но это был только шофер, иностранец; его приветствовали с радостью. Однако, заметив прекрасную часовую цепочку, красовавшуюся на его куртке, двадцатидвухлетний молодой человек бросил на него вопросительный и веселый взгляд, затем нахмурил брови и подмигнул, многозначительно кося в мою сторону. И я понял, что первый взгляд означал: "Ну что, стащил-таки ее? Поздравляю". А второй: "Ничего не говори при этом типе, мы его не знаем". Тотчас вошел патрон, он тащил за собой несколько метров толстых железных цепей, - ими можно было сковать несколько каторжников, - весь в поту, и сказал: "Тяжело мне, дармоеды, - помочь нельзя, что ли?". Я спросил комнату. "Только на несколько часов, я не нашел экипажа и немного болен. И хотел бы, чтобы мне принесли пить". - "Пьер, иди в погреб, посмотри черной смородины и скажи, чтоб приготовили номер 43. Опять 7-й звонит. Они говорят, что они больны. Больны они, мать их за ногу... коко нанюхались, вот и поехали, пора их на хрен отсюдова. Отнес пару простынь в 22-й? Хорошо. Вот 7-й звонит, |
|
|