"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

имени, спеша добавить на ухо, чтобы удовлетворить любопытство завсегдатая и
повысить престиж заведения, их настоящую фамилию. Иногда, правда, Жюпьену не
было известно, кем являлся его клиент, и тогда он пускался в фантазии,
заверяя, что это - такой-то биржевик, дворянин, артист; ошибки мимолетные,
забавлявшие тех, на чей счет Жюпьен заблуждался. В конце концов, он смирялся
с окончательным неведением, кто был г-ном Виктором. Жюпьен привык также,
чтобы угодить барону, поступать несколько противоположно порядку,
заведенному в иных собраниях: "Я сейчас представлю вам г-на Лебрена" - и на
ухо: "Он просит называть себя г-ном Лебреном, но в действительности это
русский великий князь". Жюпьен чувствовал, что этого еще недостаточно, чтобы
представить г-ну де Шарлю приказчика из молочной. Потому он бормотал,
подмигивая: "Это - молочник, но вообще-то, на самом-то деле, один из
опаснейших бандитов Бельвиля" (надо было видеть, как игриво Жюпьен
произносил: "бандит"). И словно бы этой рекомендации не хватало, он
присовокуплял "свидетельства славы". "Несколько раз он был осужден за кражи
и ограбления, сидел во Фрезне за драки (тем же игривым тоном) с прохожими,
потому что он их слегка изувечил; он был в штрафном на лимпопо[124]. И убил
своего сержанта!"
Барона даже несколько раздражало, что в этом заведении, по его же
поручению и купленном фактотумом де Шарлю, где Жюпьен с помощником и
заправлял делами, по вине дяди м-ль д'Олорон все более или менее хорошо
знали, кто он такой, как его зовут (многие, правда, считали имя "де Шарлю"
кличкой и путались в произношении; в итоге порукой чести барона была не
столько сдержанность Жюпьена, сколько глупость его подопечных). Но барон
предпочел довериться заверениям Жюпьена и, успокоенный тем, что их не могут
услышать, сказал ему: "Я не хотел говорить при этом малыше - он очень мил и
старается вовсю. Но мне кажется, что он недостаточно груб. Он приятно
выглядит, но называет меня сволочью, словно повторяет урок". - "Нет, никто
ему ничего не говорил, - ответил Жюпьен, не замечая, что это утверждение
неправдоподобно. - Он, кстати, привлекался по делу об убийстве консьержки из
Ла Вилетт". - "Да? Это довольно любопытно", - ответил барон, улыбаясь. - "У
меня там, кстати, как раз один мясник, мужик с бойни, и на него похож, -
попал сюда чисто случайно. Желаете попробовать?" - "О да, охотно". Я видел,
как вошел мясник с бойни, он действительно чем-то был похож на Мориса,
однако интереснее всего было то, что в облике двух этих молодых людей было
что-то общее - тот тип внешности, который я лично никогда не выделял среди
прочих, однако этот типаж, как я сейчас понял, читался и в облике Мореля, -
они чем-то были схожи если и не с самим Морелем, каким он представлялся мне,
то по меньшей мере с лицом, которое глаза, смотревшие на Мореля под иным
углом, чем мои, составляли из его черт. Стоило мне только создать в уме,
отыскав эти черты в памяти, схематический портрет Мореля, каким он виделся
другому, и я понял, что эти юноши, один - приказчик-ювелир, второй -
служащий отеля, были смутными его подобиями. Следует ли из этого, что, по
крайней мере, в некоторых своих склонностях г-н де Шарлю хранил верность
одному облику, что то же самое желание, остановившее выбор на двух этих
юношах, когда-то подтолкнуло его и к Морелю на перроне донсьерского вокзала,
что все они походили на эфеба, чьи очертания, вырезанные в глазах де Шарлю,
как в сапфире, придавали взгляду барона какую-то особенность, так сильно
испугавшую меня в нашу первую бальбекскую встречу? Или же любовь к Морелю
этот тип и определила, и он стремился к нему, чтобы утешиться в разлуке,