"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

представлению, еще должен был лупить "Человека в цепях", нареченного так по
аналогии с названием газеты того времени[127]. - "Ты-то гулял, тебе не
долго, - ответил Морис, уязвленный тем, что наверху он "не подошел". - А вот
ты пошлепай вовсю, как я, в такую жару! Если бы не пятьдесят франков, что он
дает..." - "И потом, мужик здорово болтает, сразу видно, что с образованием.
Говорил он, как скоро все это закончится?" - "Он говорил, что никак с ними
нельзя покончить, что война кончится, но никто не победит". - "Черт бы драл,
да никак он бош..." - "Я, кажется, предупреждал, что вы слишком громко
треплетесь, - сказал старший, заметив меня. - Вам больше не нужна
комната?" - "Да пошел ты, тоже мне тут начальник нашелся". - "Да, не нужна,
я пришел расплатиться". - "Вам лучше заплатить патрону. Морис, иди-ка
поищи". - "Мне неудобно вас беспокоить". - "Это меня не беспокоит". - Морис
вышел и вернулся, сказав: "Патрон спускается". - Я дал ему два франка за
усердие. Он расплылся от удовольствия. "Спасибо большое. Я их отправлю
братишке в лагерь[128]. Нет, он не очень бедствует. Все зависит от лагеря".
В это время двое чрезвычайно элегантных клиентов в белых костюмах,
пальто и при галстуках - двое русских, почудилось мне по их легкому
акценту, - встав на пороге, раздумывали: войти, иль не войти. Видимо, пришли
они сюда впервые, наверное, им рассказывали об этом месте, и, казалось, они
колебались между желанием, соблазном и великим страхом. Один из них,
красавец-юноша, повторял другому уже две минуты, с улыбкой слегка
подначивающей, слегка вопросительной: "Ну, в конце концов - наплевать?" Но
сколь бы он ни говорил этим, что, в конце концов, последствия безразличны,
вероятно, не настолько уж ему было "наплевать", ибо за этими словами
следовало не движение внутрь, но новый взгляд, та же улыбка и то же "ну, в
конце концов - наплевать?" "В конце концов - наплевать" - это один из
образчиков восхитительного языка, несколько отличного от употребляемого нами
обычно; в этой речи волнение отклоняет то, что мы хотим сказать, и вместо
того составляет совершенно иную фразу, всплывающую из неизвестного озера,
где и живут эти выражения, не связанные с нашей мыслью, - этим она,
собственно, и разоблачается. Помнится, как-то раз у Альбертины, - поскольку
Франсуаза, не замеченная нами, вошла в ту минуту, когда моя подруга была,
совершенно нагая, рядом со мною, - вырвалось против воли, чтобы предупредить
меня: "Смотри-ка, милая Франсуаза". Франсуаза, которая к тому времени видела
уже не очень ясно и только-то прошла через комнату, довольно далеко от нас,
конечно же ничего не заметила. Но столь необычные слова, "милая Франсуаза",
которые Альбертина не произнесла бы никогда в жизни, сами указывали на свой
скрытый смысл, и Франсуаза почувствовала, что Альбертина бросила их наугад
от волнения, и, не нуждаясь в пристальном зрении, чтобы понять все,
пробормотала на своем говорке: "Путана". Другой раз, много лет спустя, когда
Блок, ставший к тому времени отцом семейства, выдал одну из своих дочерей за
католика, один невоспитанный человек сказал ей, де он, кажется, слышал, что
отец у нее еврей, и спросил, какая у нее девичья фамилия. Молодая дама,
урожденная м-ль Блок, произнесла фамилию на немецкий лад, как сказал бы
герцог де Германт: "Блох".
Патрон, - вернемся на сцену отеля (куда двое русских решились-таки
войти: "в конце концов - наплевать"), - еще не пришел, но тут явился Жюпьен,
сетуя, что слишком уж громко говорят, что соседи могут донести. Но заметив
меня, он остолбенел: "Выйдите все на лестницу". Присутствующие уже встали,
когда я ему ответил: "Было бы проще, если бы юноши остались здесь, а мы бы с