"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

думали обо мне плохо, - этот дом приносит мне не так уж много дохода, ведь
приходится принимать и обыкновенных постояльцев, - а с ними только
просаживаешь деньги. Здесь - полная противоположность кармелитам, и порок
подкармливает добродетель[131]. Нет, если я и взял этот дом, - или, вернее,
если я и заставил взять его того управляющего - вы его видели, то только
чтобы угодить барону, развлечь его на старости лет". Жюпьен имел в виду не
только садистические сцены, свидетелем которых мне довелось стать, и не
просто удовлетворение порока. Барон и для разговора, для общества, игры в
карты, предпочитал людей простого склада, тянувших из него деньги. Наверное,
снобизм в сволочной среде должно рассматривать как и любой другой. Впрочем,
два этих "снобизма" долгое время уживались вместе, чередуясь между собой в
г-не де Шарлю, - он никого не находил достаточно изысканным для своих
светских отношений и вполне аморальным для иных. "Я ненавижу
усредненность, - говорил он, - буржуазная комедия напыщенна, а мне надо то
ли принцесс классической трагедии, то ли грубоватого фарсу. Никакой
середины - Федра или Паяцы[132]". Но в конце концов равновесие между двумя
этими "снобизмами" нарушилось. Может, от старческой усталости, или потому,
что его чувственность приспособилась к самым незамысловатым отношениям,
барон жил теперь с "мужичьем", освоив таким образом, и не подозревая о том,
наследие великих предков - герцога де Ларошфуко, принца д'Аркур, герцога де
Берри, которые, как показал нам Сен-Симон, проводили жизнь в обществе
лакеев, разделявших их увеселения, тянувших из них бесчисленные суммы, - и
заходили в этом так далеко, что посетители испытывали неловкость, застав
этих знатных бар в пылу товарищеского сражения в карты, а то и просто
попойки с прислугой. "Но главное, я поступил так, чтобы уберечь его от
бед, - добавил Жюпьен, - потому что барон, знаете ли, это большое дитя. Даже
теперь, когда у него есть все, чего он только может захотеть, он еще иногда
отправляется куда глаза глядят и ищет себе неприятностей. В такое время его
щедрость может дорого обойтись. Недавно барон чуть до смерти не напугал
несчастного посыльного, - он ему, знаете ли, послал огромные деньги, чтобы
тот пришел к нему на дом! (На дом, какая неосторожность!) Этот мальчик, -
он, правда, любил только женщин, - успокоился, когда понял, чего от него
хотят. Ведь когда барон предлагал ему деньги, он принял его за шпиона. И он
испытал сильное облегчение, узнав, что от него требуют выдать не родину, а
тело, что, может быть, не более морально, но менее опасно и, главное, не так
сложно". Слушая Жюпьена, я думал: "Какое несчастье, что г-н де Шарлю не
романист, не поэт, и не потому, что он смог бы описать пережитое, -
ситуации, в которые, на поводу своего вожделения, попадает такой человек,
как де Шарлю, постоянно рождают вокруг его имени скандалы, заставляют его
относиться к жизни всерьез, и, когда барон предается удовольствиям,
заставляют прочувствовать их, и он не может остановиться, замереть на
иронической и отстраненной точке зрения: к нему беспрерывно несется поток
горестей. А так, всякий раз, как он признается в чем-то, он подвергается
оскорблениям, а то и рискует оказаться в тюрьме". Пощечины - воспитание не
только детей, но и поэтов. Будь г-н де Шарлю романистом, этот дом Жюпьена, -
в таких пропорциях сокращавший риск, по меньшей мере (опасность полицейского
"шмона" оставалась) риск, связанный с тем, что, завязывая отношения на
улице, барон не всегда был уверен в предрасположенности человека, - стал бы
для него бедой. Но в искусстве г-н де Шарлю был только дилетантом, он и не
помышлял писать, и этого дара у него не было.