"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

выпросишь и у матросов - потому что они применялись для наказаний, вышедших
из употребления даже на борту кораблей, что славились когда-то суровой
дисциплиной, - в глуби всего этого затаилась его греза о мужественности, о
которой свидетельствовали и дикие его выходки, и, в душе, цельная миниатюра,
не видная нам, но, как сквозь окна, отбрасывавшая тени - креста и феодальных
пыток, украшавших его средневековое воображение. Именно в этом состоянии он
говорил, бывало, придя к Жюпьену: "Сегодня тревоги не будет, ибо я пожжен
уже огнем небесным как житель Содома". Он притворялся, что боится гота, не
испытывая и тени страха, чтобы у него был еще один повод, как только завоют
сирены, ринуться в убежище, в метро, где он мог бы еще раз вкусить
удовольствие ночных прикосновений, неясных грез о средневековых подземельях,
о каменных мешках. В целом это его желание, - чтобы его оковали, били, - в
своем безобразии обнаруживало столь же поэтическую грезу, как у иных -
желание съездить в Венецию, содержать балерин. И г-н де Шарлю так вжился в
нее, что Жюпьену пришлось продать деревянную кровать, стоявшую в комнате 43,
чтобы эта мечта воплотилась в реальность, и заменить ее на железную, потому
что последняя как нельзя лучше подходила цепям.
Раздался сигнал отбоя, я как раз добрался до дома. Будто сорванец
обсуждал тушение пожаров. Франсуаза с дворецким поднималась из подвала. Она
думала, что я погиб. Она сказала, что заходил Сен-Лу, - он хотел узнать, не
у нас ли он потерял утром военный крест. Он только-только заметил, что
креста нет, и прежде чем вернуться в часть, решил наудачу проверить. Они с
Франсуазой обыскали все, но ничего не нашли. Франсуаза полагала, что, должно
быть, он потерял крест его еще до того, как зашел ко мне, потому что, как ей
показалось (она даже могла поклясться), утром на нем креста не было. В чем и
ошибалась. Вот она, ценность свидетельских показаний и мемуаров. Да это и не
имело большого значения. Сен-Лу уважали офицеры и любили солдаты, дело
уладилось бы легко. Впрочем, если судить по весьма сдержанным отзывам,
Сен-Лу произвел на Франсуазу с дворецким впечатление довольно
посредственное. Наверное, Сен-Лу приложил столько же усилий, сколько, при
уклонении от военной службы, сын дворецкого и племянник Франсуазы, но с
обратной целью, чтобы оказаться в полной опасности - и небезуспешно. Но,
судя по себе, Франсуаза и дворецкий не могли в это поверить. Они были
убеждены, что богачи не вылезают из укрытий. Впрочем, даже если бы они
доподлинно знали о героической смелости Робера, на них она не произвела бы
впечатления. Он не употреблял слова "боши", хвалил немцев за отвагу, не
объяснял изменой то, что мы не победили в первый же день. А этого-то им и
хотелось услышать, это и казалось им храбростью. Так что, хотя я и застал их
за поисками креста, я понял, что они охладели к Роберу. Я догадывался, где
этот крест потерян (но если Сен-Лу и искал таких утех в тот вечер, то только
для того, чтобы скоротать время, ибо, испытывая сильное желание повидаться с
Морелем, он использовал все свои военные связи, чтобы узнать, при какой
части тот числится, и получил на этот момент лишь сотни противоречивых
ответов), и посоветовал Франсуазе и дворецкому лечь спать. Но последний не
спешил проститься с Франсуазой, поскольку, благодаря войне, им был изыскан
более действенный способ причинять ей мучения, чем изгнание монахинь и дело
Дрейфуса. После того вечера, на протяжении нескольких дней, проведенных мною
в Париже до отъезда в другую клинику, всякий раз, стоило только пройти
где-нибудь поблизости, я слышал, как дворецкий говорит ошеломленной
Франсуазе: "Они не торопятся, это понятно, ждут, когда груша созреет, но