"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

когда я, скажем, уезжал от него, а он выходил меня проводить. Много дней я
просидел в комнате, размышляя о нем. Я вспомнил его первый приезд в Бальбек:
в белом шерстяном костюме, с его зеленоватыми глазами, подвижными, как море,
он пересекал холл перед большой столовой с окнами на пляж. Я вспомнил, каким
удивительным человеком он мне показался тогда, как сильно я захотел с ним
сдружиться. Мое желание осуществилось сверх всех ожиданий, хотя поначалу эта
дружба не доставляла мне ровным счетом никакого удовольствия, и только потом
я смог осознать, что за этим блеском скрывались и восхитительные качества, и
кое-что еще. Все это, и первое, и второе, он раздаривал, не считаясь, и даже
в последний день, бросившись на траншею, - из великодушия, чтобы все, чем он
владел, могло послужить другим, - так однажды он пробежал по спинке
ресторанного дивана, чтобы меня не потревожить. В целом, я довольно редко
виделся с ним, и это было в разных местах, в разных ситуациях, разделенных
долгим временем, - в бальбекском холле, в ривбельском кафе, в кавалерийской
казарме, на донсьерских ужинах с офицерами, в театре, где он влепил пощечину
журналисту, у принцессы де Германт, - и оттого он словно бы оставил мне от
своей жизни более яркие, более четкие отпечатки, от своей смерти - более
светлое горе, чем то, что оставляют люди, любимые нами сильнее, потому что с
последними мы общались чаще, и их образ, живущий в нашей памяти - только
своего рода средняя величина бесконечности образов, различимых
нечувствительно, и у нашей пресыщенной привязанности к ним не остается, как
в отношении тех, с кем количество наших встреч было, против нашей воли,
ограничено, а сами встречи редки и коротки, иллюзии, что была возможна и
более близкая связь, которой, правда, помешали обстоятельства. Спустя
несколько дней после того, как я впервые увидел его, гнавшегося за своим
моноклем по бальбекскому холлу, и решил, что он необычайно высокомерен, я
впервые встретил, на бальбекском пляже, другую живую форму, и она теперь
тоже существовала не более, чем в виде воспоминания, - это была Альбертина,
попиравшая песок, безразличная ко всему и морская, как чайка. Я столь быстро
влюбился, что ради ежедневных прогулок с нею так и не уехал из Бальбека
повидаться с Сен-Лу. Однако в истории моих отношений с ним есть и
свидетельство о том, что на время я разлюбил Альбертину, ибо если я
сколько-то и прожил у Робера в Донсьере, то только из-за печали, что меня не
покидает чувство к г-же де Германт. Его жизнь, жизнь Альбертины, столь
поздно узнанные мной, и обе в Бальбеке, и так быстро окончившиеся, едва
пересекались; но это его, твердил я себе, чувствуя, как проворные челноки
лет ткут нити между, казалось, наиболее удаленными друг от друга
воспоминаниями, это его я посылал к г-же Бонтан, когда меня покинула
Альбертина. И потом я узнал, что их жизни таили в себе схожую тайну. Тайна
Сен-Лу причиняла мне теперь, быть может, больше страданий, чем тайна
Альбертины, потому что Альбертина теперь стала для меня совсем чужой. Но
ничто не могло утешить меня в мысли, что их жизнь окончилась так рано. Они
часто тревожились обо мне: "Ведь вы болеете". И вот, они мертвы, а я теперь
сопоставляю разделенные небольшим отрезком последние образы, - перед
траншеей, у реки, - с первыми, в которых, даже в случае Альбертины, если
что-то и представляло для меня ценность, то только отблеск солнца,
садящегося в море.
Смерть Сен-Лу сильней опечалила Франсуазу, чем смерть Альбертины. Она
безотлагательно взялась за роль плакальщицы и перебирала воспоминания о
покойном в причитаниях, безутешном погребальном плаче. Она кичилась своей