"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

скорбью, ее лицо высыхало и она отворачивая голову лишь тогда, когда я
случайно выказывал свое горе; ей хотелось сделать вид, что она ничего не
заметила. Ибо, как натуру нервическую, нервозность ближних, вероятно,
слишком похожая на собственную, ее раздражала. Теперь она охотнее давала
понять, что у нее слегка шею поламливает, голова кружится, что она ушиблась.
Но стоило мне упомянуть о какой-нибудь своей болезни, и к ней возвращалось
стоическая степенность, она делала вид, что не слышит. "Бедный маркиз", -
говорила она, хотя и не могла удержаться от мысли, что он предпринял,
наверное, и невозможное, чтобы остаться в тылу, и, раз уж призвали, чтобы
избежать опасности. "Бедная мать, - говорила она о г-же де Марсант, - как
она, наверное, плакала, когда узнала о смерти своего мальчика! Если б она
только могла на него посмотреть, но, наверно, лучше, чтоб она его не видела,
а то ведь ему нос разнесло пополам, всего разворотило". Глаза Франсуазы
увлажнялись, но сквозь слезы пробивалось жестокое любопытство крестьянки.
Наверное, Франсуаза искренне сострадала г-же де Марсант, но ей было жаль,
что она не знает, во что эта скорбь вылилась и не может натешиться зрелищем
и печалью сполна. И поскольку ей все-таки нравилось поплакать, и чтобы слезы
не остались незамеченными мною, она всхлипывала, заходясь: "Вот уж выпало
мне на долюшку!" Она жадно выискивала следы горя на моем лице, и я говорил о
Робере суховато. И, быть может, из духа подражания, потому, что она слышала,
что так говорят, ибо в буфетных, как в салонах, бродят свои клише, не без
удовольствия, впрочем, беднячки, она повторяла: "От смерти-то его денежки не
спасли, умер, как все, и больше они ему не пригодятся". Дворецкий
обрадовался возможности и поведал Франсуазе, что, конечно, это печально, но
почти не важно наряду с теми миллионами, что постоянно погибают вопреки
усилиям правительства скрыть эти факты. Но на этот раз дворецкому не удалось
растравить скорбь Франсуазы, как он уже было рассчитывал; последняя
отрезала: "Ну, это правда, что они тоже умирают за Францию, но я-то их не
знаю; а всегда больше трогает, когда это люди-то знакомые". И Франсуаза,
любившая поплакать, добавила: "Вы посмотрите и скажите мне, если о смерти
маркиза напишут в газете".
Робер задолго до войны грустно говорил: "Давай обо мне не будем - я
обречен". Намекал ли он на порок, успешно им доселе ото всех скрытый, силу
которого он, только узнав его, быть может, преувеличивал, подобно детям,
вкусившим любви, или даже до того, испытавшим удовольствие в одиночестве,
которые думают, что, как растениям, им придется умереть тотчас после того,
как они рассеяли свою пыльцу? Может быть, это преувеличение также
объяснялось, - для Сен-Лу, как для детей, - представлением о грехе, с
которым еще не сжились, совершенно новым ощущением, почти ужасная сила
которого вскоре пойдет на убыль? Или же у него было, - подтверждаемое, если
в том была нужда, довольно ранней смертью отца, - предчувствие
преждевременной кончины? Конечно, в такие предчувствия сложно поверить. Но
похоже, что и смерть подчиняется действию каких-то законов. Наверное, дети
умерших слишком поздно или слишком рано почти поневоле обречены погибнуть в
те же года, первые - влача до сотни немощи и неизлечимые болезни, вторые -
несмотря на счастливое и бодрое существование - сраженные к неотвратимому,
раннему сроку столь своевременной и случайной болезнью (определенные
глубокие корни которой, возможно, заложены в их темпераменте), что она
покажется нам лишь необходимой формальностью для осуществления конца. И
вполне вероятно, что сама по себе преждевременная смерть, - как смерть