"Тимур Исхакович Пулатов. Черепаха Тарази " - читать интересную книгу автора

коне - Калки и, наконец, мудреца-вероучителя Будды...
Тарази старался втолковать отшельнику, что поскольку божество меняет
свою форму, перевоплощаясь, то человеку, изучившему этот порядок
перевоплощений и вычислившему математическую формулу, можно будет
вмешиваться в божественное ремесло и превращать, скажем, вепря в человека
по своему желанию и, наоборот, различными опытами и хирургическими
вмешательствами - в животное...
Отшельник, уже давно подозревавший Тарззи в богохульстве, но всегда
говоривший с ним сдержанно, дружелюбно, ничем не выражая своего
раздражения, вдруг махнул в сторону Тарази в досаде рукой и, повернувшись,
пошел в глубь ашрама. И как был удивлен Тарази и тронут, когда на следующий
день отшельник нашел его возле базара, упал на колени и потянулся к его
сандалиям, чтобы поцеловать на них пыль. Жестом этим он как бы умолял
Тарази простить его за раздражительность и нетерпеливость, которые помешали
ему в спокойном и дружелюбном тоне закончить их вчерашнюю беседу. "Мне,
грешному, еще долго придется учиться сдерживать свои пороки", - добавил
отшельник печально.
В Самарканде у него был брат, служивший в дворцовой гвардии хана
сипахсаларом [Сипахсалар - высший воинский чин], человек обеспеченный,
испытывавший к Тарази сложные чувства, - он и жалел Тарази, называя его
юродивым, неудачником, и стыдился на людях за него, любил отшучиваться:
"Наша покойная матушка рассказывала, что, когда мой братец появлялся на
свет, он не увидел сторону Мекки и отвесил поклон язычникам..." И когда
Тарази, остановившись у него ненадолго, рассказывал о своих индийских
приключениях, брат все время прерывал его, говоря: "Ну довольно, образумься
ты наконец. Ты еще не так стар, за сорокапятилетнего любая богатая вдовушка
пойдет. Поживи хоть немного. Ну чего ты маешься? Чего ищешь? Что тебя режет
пополам, что ты мечешься между верой и неверием?.."
И сестра, к которой он приехал тайком в Бухару - одинокая, хотя и
живущая в достатке старая дева, - о том же. Смотрит на брата, как он ест,
как сидит во дворе, глядя на куст олеандра в палисаднике, и вздыхает, не
знает, о чем с ним говорить, чувствует, что он так далек от нее, от этой
жизни вокруг, но думает сестра все о том же - остепенился бы, седой уже
весь, спрятал бы гордыню и пошел бы на поклон к эмиру Бухары, чтобы тот
простил и разрешил жить в родном городе. Через каких-то влиятельных
знакомых добилась она приема к эмиру. И пока Тарази сидел в приемном зале,
среди просителей, не зная, о чем он будет говорить с эмиром, от всей этой
чинности, парадности, от всей этой атмосферы негласного соперничества -
кого раньше пригласят на аудиенцию, тот, значит, большего стоит! - он вновь
наполнялся иронией, мысли его как будто загорались от парадоксальных
догадок и прозрений, от проницательного взгляда на сидящих в зале и
ожидавших каждый своего - повышения в чине, в жалованье, графства, бегства,
- и вся эта мишура не стоила того, чтобы отдавать за нее хотя бы час своей
свободы, добровольного изгнанничества, этого мерного покачивания в седле по
пустынной дороге.
Тарази вскочил и, не дождавшись аудиенции, выбежал прочь из зала мимо
изумленных сановников, которые и раньше с подозрением поглядывали на него,
и, пока шел из дворца к дому сестры, чувствовал такой подъем духа, такое
вдохновение. И оно должно было спасти его от унижения, чувства ущербности.
Вот почему то, что он стал сочинять, едва заперся в комнате, несет в себе