"Вольфганг Ганс Путлиц. По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата) " - читать интересную книгу автора

обращаться непосредственно ко мне.
- Такие сопляки, как ты, - кричал он, - пригодны лишь для того, чтобы
вешать их со всеми их цацками на рождественскую елку! Чего ты уставился? Мы
тебе еще сегодня покажем, где раки зимуют! [25]
Пока меня еще никто не трогал; поэтому я вздрогнул, когда на мое плечо
неожиданно легла чья-то рука. Обернувшись, я увидел одного из матросов, с
которыми я незадолго до этого обменивался шутками в зале, где мы поглощали
кайзеровский шоколад. Ему было около девятнадцати лет - столько же, сколько
и мне.
- Слушай, - шепнул он мне, - смывайся! Иначе для тебя дело кончится
плохо. Мне было бы очень жаль, так как ты, собственно говоря, хороший
парень.
- Как же это сделать? - спросил я его.
- Подожди, - сказал он. - Постой здесь, я попытаюсь выяснить, чем тебе
можно помочь.
Он исчез и через несколько минут явился со своими друзьями. Они
окружили нас, улан, и один из них грубо скомандовал:
А ну, топай, куда приказывают!
Оратор-фанатик, стоявший на подоконнике, бесспорно был уверен, что нас
сейчас запрут в какой-нибудь темный подвал. У меня несколько отлегло от
сердца, когда мы беспрепятственно вышли за ворота, которые несколько часов
назад были столь успешно взяты штурмом. Улан Морман споткнулся при выходе о
все еще лежащую там кучу - остатки разбитого кайзеровского орла - и сильно
ушиб колено. Двое подхватили его, помогая пройти через плотную толпу народа,
обрушившуюся на нас с гневными возгласами:
- В Шпрее собак! На фонарь их! К черту этих свиней!
Мой матрос сделал все, что мог, чтобы утихомирить толпу.
- Эти парни еще несознательные, - успокаивал он собравшихся. - Они
только с фронта, их обманули! Они не имели никакого понятия о том, что здесь
по-настоящему творится!
Мы долго ждали, пока к станции Берзе подошел первый поезд, идущий в
Потсдам. Все это время мой приятель искренно пытался разъяснить нам, что
происходит в Берлине. Многого я тогда не понял, однако после этого все же
начал воспринимать внешний мир несколько по-иному, чем до сих пор. В этот
момент я дал себе клятву: никакой Чирски, никакой Эберт не принудят меня
больше к участию в подобных уличных боях против своего народа! [26]
Когда поезд отошел, я помахал своему матросу рукой и подумал о себе:
"Почему же ты, свинья, даже не спросил его имени и адреса?". Я бы охотно
сохранил с ним связь, ибо это был, бесспорно, приличный парень, у которого я
кое-чему мог поучиться.
Это событие оградило меня на всю жизнь от ненависти к коммунистам.
Уже в этот вечер не только я, но и все наши офицеры - целые и
невредимые - сидели за круглым столом в казино на Егераллее. Толстый
Кригсхейм извергал ругательства: у него отняли меховую шубу. У графа
Шиммельмана стояли слезы на глазах: ему казалось позорным, что его вынудили
срезать погоны. Но если не считать отдельных пустяков, то ни с кем ничего
серьезного не случилось. Тем не менее все рассказывали друг другу
потрясающие истории о зверствах.
Рассказывали, что у многих офицеров были отрублены пальцы, а сами они
брошены в Шпрее, что многие растоптаны толпой или же убиты другим столь же