"Владимир Пузий(Аренев). Разделенная любовь" - читать интересную книгу автора

Больно. Невыносимо больно. Дело не в свете, конечно. Просто...
Резкий рывок. Поехали, всем ковчегом. Куда, зачем?
Даже не задумываюсь. Рыдаю.
Выгружали нас ночью - так я тогда решил. Откуда ж было мне знать, что
здесь всегда ночь! Когда я очнулся, путы уже сняли. Я лежал на земле,
обнаженный, если не считать "набедренной повязки". Повернул голову -
рядом, выхваченные из тьмы указками прожекторов, лежали такие же, как я,
"провинившиеся"; мужчины и женщины, вперемешку, бессистемно - до самого
края видимости; поле непогребенных, этакий морг под открытым небом. Потом
многие начали подниматься, испуганно озираясь, и я с облегчением понял,
что не один.
Мы постепенно знакомились друг с другом, исследовали место, в котором
оказались. Вот тогда-то и выяснилось, что весь доступный нам мир разделен
сетчатым забором на загоны, испещрен норами - короче говоря, подходит для
жизни, но лишь на грани допустимого. Нас кормят, здесь есть емкости, в
которых появляются продукты, и емкости, в которых появляется вода для
купания и вода для питья. Всего вдосталь, никто не голодает и не умирает
от жажды.
...Тошно. Как же было мне тошно жить в этой черной дыре! И не мне одному -
многие из нас тогда словно потеряли смысл жизни; впрочем, у многих к
моменту их появления в загонах его уже не было.
В том, прежнем мире, мы жили сыто и безбедно: болезни сожгли на кострах
великой медицины, холод и стихию распяли на кресте урбанизации,
неравенство стесали рубанком всеобщей благоустроенности... Мы отвыкли жить
в борьбе, размякли, проросли в тепло и покой - намертво.
Вдруг выныривает из тумана забытья заблудшей чайкой фраза, брошенная
кем-то из тогдашних ученых-философов: "Когда уровень механизации сделает
возможным существование разумных машин-роботов, и когда количество
подобных роботов сравняется, а затем превысит численность населения, тогда
общий уровень умственного развития человека катастрофически снизится". Что
и случилось.
Я видел потом того ученого, в соседнем загоне. Он верховодил там группой
бездарных полурастений, которые не умели даже причесываться, не знали, как
постричь ногти или каким образом поддерживать тело в чистоте. Он - дитя
своего времени - тоже не знал этого, но, во всяком случае, он знал, каким
образом пытаться это делать. В нашем загоне, к счастью, похожих на него
людей было больше. Другое дело, что почти все они уже не хотели жить - а
полурастения не могли.
Однако природа и здесь взяла свое. Голод заставил искать еду, жажда - пить
воду из "корыт"; густой запах немытых человеческих тел вынуждал нас
стремиться поддерживать чистоту. И именно нас - тех, кто жить не желал. Ну
а полурастения - им было все равно; в конце концов они вымерли.
Иногда я думаю, что лучше было бы нам тоже умереть.
Тогда - вспоминаю тех двух. Вот как сейчас.
Они с самого начала вели себя странно. И он, и она оказались здесь
маленькими детьми и, вероятно, не помнили Прежней Родины. Дети... У нас,
попавших сюда уже половозрелыми, детей почему-то не бывает. Никогда. Ни у
кого. Я не знаю, почему - и никто из нас не знает. Те ребятишки, что
оказались здесь вместе с нами, возможно, были последними детьми, которых
мы видели. Не поэтому ли мы так бережно к ним относились? Вообще-то мы