"Владимир Пузий(Аренев). Разделенная любовь" - читать интересную книгу автора

ведем себя в загонах не слишком активно. Порой кажется, чувства у нас
атрофировались, эмоции обуглились, ничего от нас, прежних, не осталось.
Только с детьми мы и вели себя по-людски, словно переключалось что-то в
наших душах.
Тех двоих тоже любили все. Так сталось, что, оказавшись в загонах, почти
все мы разлучились с теми, кого знали прежде. В некоторых загонах,
случалось, вообще не было двух человек, знавших один и тот же язык. К
пониманию приходили с помощью жестов - да и, в общем-то, не очень
стремились к этому пониманию. Больше сидели по своим углам. Только забота
о детях нас и объединяла. У каждого ребенка оказывалось по несколько
матерей, а уж сестрами, отцами, братьями автоматически становились все
однозагонники.
...Может, дело в том, что мы здесь почти позабыли о творчестве? И как,
скажите, как и что творить?! В загонах не найдешь и клочка бумаги. К тому
же, света здесь практически нет. Прожекторы ни на минуту не
останавливаются, лучи скачут, бьют бамбуковыми палками по глазам, по
пальцам: и не думай о творении, тварь! Сгорбься, сожмись в клубок, сиди
тихо, ешь и пей, но не смей поднимать голову к небесам! Ты недостоин того,
чтобы созидать, воплощая себя в чем-либо; для того, чтобы самовыражаться,
нужно для начала иметь самость.
Вот так. А мы все-таки творили, все-таки воплощали себя - в этих детях.
Сперва, конечно, было сложно. Мало кто из нас вообще знал, с какого, так
сказать, бока подойти к двух-трехлетнему ребенку. Как и чем кормить?
(Другой вопрос, что и особенного выбора блюд у нас никогда не было). А
воспитывать как? Разноязыковая семья, которая сама еще не научилась
налаживать взаимоотношения с собственными членами, да и не стремилась к
этому; и дети у нас росли такими же. Малышка объяснялась на пальцах и
помогала себе взглядами - как и у всякой особы женского пола, последние
были у нее предельно выразительными. Бутуз же лопотал на каком-то своем
языке - диковинной, химерной смеси из слов, слышанных от нас, и слов,
выдуманных им самим. Удивительно, но все мы его понимали - а он, похоже,
почти всегда понимал нас.
Были, конечно, и другие дети. Разного возраста и характера, они казались
маленькими божествами, вдыхавшими в нас жизнь. Я помню их, всех до
единого. Некоторые из них сидят сейчас передо мной - повзрослевшие,
изменившиеся. Глаза у них - у вас глаза! - полны светом солнца и звезд.
Когда я вижу это, мне кажется, что все-таки мы жили не зря. Тьма и
скотские условия не вытравили еще наших душ, пусть и истончили их,
источили до дыр. Наши души горят в ваших взглядах!
Но нельзя сказать, чтобы только мы, взрослые, влияли на детей. Они тоже
изменяли нас, да еще как!
Вот я сейчас говорю, а вы понимаете меня. А "виноваты" - дети. Тот ученый
- помните, который был в соседнем загоне? - он создал Общий язык. Конечно,
с помощью многих других людей. Конечно, не сразу.
О да, как и каждый язык, Общий несовершенен. Но благодаря ему нам стало
значительно легче понимать друг друга. Вновь воплотилась в жизнь давняя
идея, изложенная когда-то в легенде о всемирной Башне. Вот только мы уже
низвергнуты, а вместо Башни - заборы.
Ученый составлял язык из обломков, фрагментов всех прочих языков, какие
только знали те, что жил в ближайших загонах. Слово оттуда, два отсюда. По