"Николай Раевский. Дневник галлиполийца" - читать интересную книгу автора

голодом и идут постоянные мелочные ссоры. О.Н. невозможно невоздержана на
язык и вносит много беспокойства. Один подполковник Б. ровен и выдержан, как
всегда.
Началась вчера выгрузка, но идет очень медленно из-за недостатка лодок.
Городишко очень маленький, наполовину разбитый. Выгрузившиеся части будут
ночевать в полуразрушенной мечети.
10 ноября.
6 ч. утра. Темно и на ветру холодно. Стою в очереди за кипятком. Палуба
завалена скрюченными телами спящих людей. Монотонно шипит пар в трубе,
тускло светит электричество. В темноте мерцают огоньки "Саратова", "Крыма" и
других транспортов, стоящих поблизости. И на каждом из них те же измученные,
изголодавшиеся люди, не знающие, что их ожидает впереди.
Снова слезы подступают к горлу. Из-за воспоминаний и тесноты я не мог
спать, вышел на свежий воздух, но и тут они меня преследуют. Встает в памяти
прошлая зима, зеркальная гладь скованного льдом Дона. В голубом тумане
виднеется далекий Ростов. И кругом - все те, кто теперь давно уже навеки
успокоились в могиле. Юнкер Сидоренко - горячий, увлекающийся, но прекрасно
дисциплинированный и до фанатизма упорный человек. Тихий, застенчивый,
неловкий гимназист Гурьев. Иванов, так же тихо умерший, как тихо он жил.
Вечно веселый, краснощекий Коля Соколов - ему оторвало голову на мельнице в
Фридрихсфельде. Атаки Буденного на Кулишевку...{18} Разбитая, точно
высосанный апельсин, голова ездового, кости, торчащие из сапога раненого
реалиста Жоры Б. Кошмары кубанского отступления... В период горячих боев
как-то не замечалось того, что принято называть "ужасами войны", а теперь
эти ужасы все сильнее и сильнее чувствуются.
Думаю, что из всех предполагаемых формирований ничего не выйдет. Старые
офицеры - добровольцы и солдаты, как интеллигентные, так и простые, - в один
голос говорят, что разбегутся куда глаза глядят, если только дело запахнет
новой войной.
11 ноября.
Ни разу еще голод так сильно не чувствовался, как сегодня. С утра не
дали ничего, кроме 1/16 фунта хлеба. По кружке супа выдали только около 4
часов. В результате я так ослабел, что не мог подняться с койки до самого
обеда. Голова горит, виски сжимает точно железным обручем. В горле
пересохло, и мысли порой путаются. Кроме того, появилось что-то вроде
слуховых галлюцинаций: несколько раз я ясно слышал ружейные залпы и
отдельные выстрелы. На самом деле никто не стрелял. Солдаты, по-моему, очень
терпеливо переносят голод. Осунулись многие страшно. Целый день лежат на
нарах и воюют со вшами, которых из-за грязи и тесноты расплодилось
невероятное количество. В нашем офицерском трюме много стеснения вносят
дамы, не пожелавшие ехать в трюме, специально отведенном для женщин. Однако,
благодаря продолжительному путешествию, офицеры уже совершенно перестали
обращать внимание на их присутствие и по вечерам бесцеремонно раздеваются.
Что делается на берегу, толком никто не знает. Уверяют, что из-за
отсутствия помещений и голодовки солдаты чуть не сотнями убегают в соседние
славянские страны. Кроме того, голодные марковцы разграбили склад, и шесть
человек за это расстреляно{19}.
Наше начальство остается верным самому себе. Штабы, насколько можно
судить, чрезвычайно мало заботятся о всех нас. Штабные великолепно
разместились с семьями в своих комфортабельных каютах и пьянствуют аккуратно