"Кристоф Рансмайр. Последний мир " - читать интересную книгу автора

небрежным поклоном принял от Пифагора луковицу, кусок черного хлеба,
графинчик с уксусом и послушно встал, когда через некоторое время старик
взял в одну руку этот графинчик, а в другую фонарь, ногой распахнул дверь и
таком позвал римлянина за собой.
Свет из Назонова дома длинной полосой падал на старый снег двора,
краешком задевая и шелковицу, с которой ветер срывал ягоды и они черными
жуками разбегались по фирну. Затем облачная гряда расступилась, точно и
римскому гостю надо было показать в здешних горах то, что так часто являлось
взорам Назона и его слуги и, быть может, столь же утешало изгнанника, сколь
и напоминало ему об одиночестве: ночное небо над развалинами Трахилы,
созвездия Лиры, Дракона и Короны и поднимавшийся из-за горного кряжа
рябоватый месяц, в сиянье которого сосны высоко на скальном выступе казались
вырезанными из черной бумаги. Луна, сказал Пифагор, не отрывая глаз от
выбитых в камне ступеней, они вели со двора в сад, в густую чащобу под
Назоновыми окнами. Луна, повторил Котта, так неуверенно, словно вот сию
минуту выучил первое слово из языка слуги.
Котта ковылял за старцем, чувствуя, как растения тянутся к нему,
подступают все ближе, цепляются и, наконец, хлещут его - ветвями, листьями;
что это - папоротники? Огромные веера папоротников, какие он видел в
одичавших оливковых рощах Сицилии и Калабрии? Дебри сомкнулись уже за ним и
над ним; слуга с фонарем по-прежнему шагал впереди: Дальше, дальше, идем.
В послеполуденный час из Назоновых окон, здесь был всего лишь глухой
сад, Котта видел всего лишь какую-то чащобу, расплывчатую темно-зеленую раму
для синевы моря, которое он скорее угадывал, чем различал, в туманной
глубине этой рамы. Но теперь дебри поглотили дом Назона, поглотили горы,
даже лунный свет и мало-помалу раздвигались словно бы только перед шагами
слуги и светом его фонаря.
Пифагор остановился и фонарем медленно нарисовал во тьме дугу; они
добрались до цели своего недолгого пути и стояли теперь под широким, чуть ли
не сплошным навесом ветвей, на узкой прогалине, где вся растительность как
будто бы высохла. По кромке этого густо-зеленого пространства растения
смыкались непроходимой с виду преградой. Стоя в лучах фонаря, Котта
обернулся и заметил только свою тень на лиственной стене, но совершенно не
понимал, в каком месте они вышли из чащобы. Пифагор продолжал рисовать
фонарем дугу, свел ее в круг, и в пляшущем свете Котта увидел камни,
гранитные плиты, менгиры, сланцевые пластины, столбы и мощные необработанные
глыбы - одни стояли стоймя, другие уже упали, поросли мхом и лишайником и
глубоко ушли в землю, будто некая могучая сила разметала их на этой
прогалине, - то ли заброшенный сад скульптур, то ли кладбище. Нет, не мох
устилал камни, и не лишайник; это были сотни, тысячи мелких слизней,
сплетенных друг с другом, наползающих друг на друга; во многих местах они
укрывали эти камни длинными поблескивающими подушками.
Пифагор расхаживал среди каменных столбов как среди людей или их могил,
порой останавливался, бормоча что-то неразборчивое, порой удостаивал ближний
камень лишь беглым взглядом, кивал какому-нибудь монументу, ставил кувшинчик
с уксусом наземь и хватался за слизневый покров, как за плечо, трогал
слизкую ткань и шагал дальше, а Котта задним числом превозмогал отвращение.
Они были в саду Назона. Слуга повернулся к одному из мегалитов, который
мрачно поднимался выше его головы, и как бы невзначай направил струю уксуса
на колонию слизней.