"Кристоф Рансмайр. Последний мир " - читать интересную книгу автора

тянулся за гадючьими полчищами; о лошадях и волах, падавших и издыхавших в
упряжи, перед плугом, - батрак не успевал даже ярмо снять; рассказывал о
горожанах, у которых смерть проступала на теле черными бубонами.
Небеса, говорил Назон, наконец помрачнели и прошел дождь, но был он
горячий, зловонный и разнес черную смерть по всему острову до последнего
прибежища. Великое изнеможение опустилось на здешние места; люди, сраженные
внезапным ударом лихорадки, шатались и падали рядом со своей скотиной,
которая уже была покрыта мушиным панцирем; тщетно жители Эгины пытались
остудить пылающую кожу о скалы, прижимались лбом к земле, обнимали камни.
Но жар этот, говорил Назон, было не остудить. От этой лихорадки,
говорил Назон, раскалились даже утесы и весь край. Хворые ползли теперь из
домов, как раньше змеи из расщелин и провалов в земле, они что-то
неразборчиво бормотали от жажды, и ползли вдогонку за гадами на берега рек,
озер и источников, и лежали там на мелководье, и тщетно пытались напиться.
Чумную жажду утоляла только смерть. И люди умирали, и мутным стало зеркало
вод.
У кого в тот час еще оставались силы, говорил Назон, тот из состраданья
убивал ближнего, а потом и себя, закалывался кинжалом, совал голову в петлю
или бросался вниз с известняковых скал либо - последнее средство - глотал
осколки хрусталя и стекла. Эгина погибала. Скоро не осталось уже земли,
чтобы хоронить мертвых, не осталось леса, чтобы сжигать их, и рук, которые
еще могли удержать лопату или факел. Мухи целиком завладели падалью и
трупами; в изумрудно-зеленых и синих переливах их сонмищ, в жужжанье лежала
Эгина средь моря, под сенью облаков.
На склонах горы Орос, говорил Назон, раскинулось тогда самое большое
поле смерти; там встретили свой конец те несчастные, что пытались укрыться в
горах от зноя и тленного смрада низин. Большинство мертвецов лежали в тени
дуба, единственного дерева во всей округе; дуб этот был ровесником старейших
деревьев острова и могуч, как цитадель. В рубцах и трещинах его коры, по
лишайникам и моховым зарослям в развилках его сучьев, поблескивая, текли
кипучие потоки муравьев, несчетные рати насекомых, они-то и придавали дереву
его темную окраску и такой вид, будто оно слагалось из мириад сверкающих
чешуек.
Когда на Эгине затихли в те дни стенанья последнего человека, муравьи
покинули свой дуб, схлынули, как воды ливня, вниз по стволу, множеством
ручьев разбежались по мертвым полям и заняли там все полости, отвоевали у
мушиных орд глазницы, открытые рты, животы, уши и плоские углубленья,
оставшиеся от чумных бубонов. Все более плотными массами устремлялись они
туда, сбивались в этих полостях воедино, уплотнялись в новые, трепещущие
мышцы, глаза, языки и сердца, более того, там, где члены истлели и
отсутствовали, они даже составляли из своих телец недостающее - руки, ноги,
становились руками и ногами, а в итоге и чертами лица, выраженьем и мимикой;
из своих уже исчезающих пастей они выплевывали белую слизь, которая
человечьей кожей застывала на скульптурах, складывавшихся из муравьиной
массы, и вот окончательно стали новым племенем Эгины, народом, рожденным под
знаком Муравья; он безмолвно поднялся на ноги, толпою покинул склоны Ороса и
в будущем тоже передвигался лишь толпою; он был покорен, вопросов не задавал
и шел за новыми властителями, которые вели свой род от того же корня, в
торжество и в нищету времен, безропотно через альпийские льды, через моря и
пустыни, в горнило войн, завоевательных походов и даже в огонь; это был