"Кристоф Рансмайр. Последний мир " - читать интересную книгу автора

каковые некий весьма занятой генерал в штатском прочел лишь потому, что
перед шифром документа стояло имя восьмого оратора. Сейчас, после
скандальной притчи о муравьях и чуме, уничтожение этого имени вполне могло
стать ступенькой вверх по служебной лестнице, это в канцеляриях живо
смекнули.
Конечно, аппарат двигался медленно, невозмутимо, без той злобы, что
отражалась на лицах придворных. Но если злобу в общем-то можно было
смягчить, да и сама по себе она развеивалась, то с аппаратом обстояло
иначе - его нельзя было ни смягчить, ни остановить. И вот в эти дни
документально подтвержденные сведения о поэте Публии Овидии Назоне
мало-помалу всколыхнулись, потоком хлынули в бюрократические каналы,
уничтожив последние островки понимания и симпатии, и наконец, как вода у
запруды, поднялись до самого гребня, к порогу императорских аудиенц-залов.
Там отчеты, комментарии и экспертные заключения кипели пеной, пока первое
ключевое слово не перехлестнуло через этот порог, волна, поднятая ветром,
затопившая дамбу и выплеснувшаяся на береговую сторону: Метаморфозы -
сочинение врага государства, оскорбление Рима, документ смуты, а ко всему
доказательство низости и неблагодарности оратора, удостоенного великой чести
быть приглашенным на торжественное открытие Семи прибежищ.
Август, недвижно сидя на каменной скамье у окна, наблюдал, как купается
в грязи носорог, подарок правителя Суматры, - без единого звука удовольствия
он переваливался с боку на бок в месиве внутреннего двора, за палисадом;
красновато-бурые птички, которые обычно дозором сновали взад-вперед по спине
зверя и питались паразитами, гнездившимися в складках его панциря, с криком
метались сейчас в брызгах грязи. Император не отвернулся от этого зрелища,
когда вошел референт и, по знаку нервного секретаря, заговорил.
Читал? Читал Император когда-либо хоть одну элегию Назона? хоть одно
стихотворение? одну из его книг? Август словно завороженный следил за
проворными движениями доисторического животного под окном; носорог вздымал
фонтаны грязной жижи и рогом рыл в мягкой почве глубокие борозды, полукружья
и волнистые линии. Могущественные властелины книг не читают, элегий тоже.
Как и обо всем, что происходит вовне, в мире за пределами этого грязного
внутреннего двора, Император узнавал о книгах только из сжатых комментариев
подданных. Если уж Августа можно было известить о проведении карательной
экспедиции или о постройке плотины и не утомлять при этом его взор зрелищем
пыльных туч, цепей и строительных лесов, так отчего не сложить к его стопам
содержание целых библиотек, чтобы ему даже и открывать книгу не
понадобилось? Но тот, кто имел доступ в покои Августа, и сам был достаточно
могуществен, чтобы отгородить себя от мира ордою доносчиков и осведомителей;
тот, кто был накоротке с Высочайшим, мог и не чувствовать на своей коже лаву
Сицилии или неаполитанские пепельные дожди, чтобы знать о жаре вулкана куда
больше любой опаленной жертвы. Нет, в сердце дворца никто элегий не читал.
Книги были от этого сердца столь же далеки, как и весь мир.
Слой грязи, которым носорог покрывал себя два-три раза на дню, лишь
ненадолго защищал его от оводов и полчищ мух. Когда на жарком солнце этот
панцирь трескался и пластами отваливался от шкуры животного, насекомые
словно бы еще яростней набрасывались на незащищенный участок и временами
доводили носорога до такого бешенства, что он вдруг срывался с места, топча
и перепахивая все, что попадалось на пути, только бы наконец почесаться о
бревна палисада или о деревья загона, да так рьяно, будто хотел истребить не