"Валентин Распутин. Пожар (Повесть)" - читать интересную книгу автора

повиновения и принимается то ли скулить, то ли требовать. Выходило и у него.
Но это нуждалось, так сказать, в текущем ремонте. Иван Петрович знал, чем
поправляется это нездоровье - работой или добрым делом. Он не делал доброе
дело только ради того, чтобы, как снадобьем, смазать им ноющую рану, оно
делалось само, и боль постепенно утихала. Она словно затем и возникала время
от времени то в одном, то в другом месте, чтобы показать, что они не
потеряли способности чувствовать и болеть.
И что же теперь стало? Как случилось, что все его с такой заботой
отстроенное нутро вдруг взбунтовалось и озлобилось против него? Что бы он ни
делал - все не так, куда бы ни пошел, за что бы ни брался, какая-то сила
останавливает его и вышептывает с мстительной выправкой в голосе: а больше
ты ничего не мог придумать? А больше он ничего действительно не мог
придумать, у него опускались руки и пронизывающим пустодольем обносило все
тело.
Он не помнит, с чего начался этот раздор с собой. С чего-то ведь он
должен был начаться, когда-то впервые его душа не просто не согласилась с
ним, а возроптала и отказалась его понимать. То, как он жил, было ей
поперек. Но в том-то и штука, что он всегда старался жить по совести, всегда
поступки свои примерял к справедливости и пользе, к общему, как казалось
ему, благу. А разве душа и совесть не родные сестры, разве не совесть питает
душу и разве есть между ними распря? Когда нужно было говорить, правду, он
говорил; когда требовалось дело - делал. Да он только и делал, что не
сворачивал с правды и дела. И разве не важно для них оставаться в границах,
какими они были представлены человеку? Правда - это река, ложе которой
выстелено твердым камнем и берега которой в отчетливых песчаной и каменистой
линиях, река с чистой и устремленной вперед водой, а не подпертая масса с
гуляющим уровнем гниющей жидкости, с хлябкими и подмытыми берегами. Правда
проистекает из самой природы, ни общим мнением, ни указом поправить ее
нельзя. Так почему же тогда он, живущий по несворачиваемой правде, вступил в
войну не только с другими, кто ее не хочет или принимает лишь наполовину, но
и с самим собой? Почему он уверен, что не годится жить, соглашаясь с правдой
лишь наполовину или отказываясь от нее вовсе (уж лучше вовсе, чем
наполовину), но в то же время не уверен в себе, кто стоит прямо на другом
конце против тех, кто точно не прав? Они не правы, и, он, говорящий, что они
не правы, держащийся правды как закона,- и он не прав. В чем дело?
Или совесть и правда, существующие сами по себе, меж собой сообщаясь и
друг друга пополняя, или они не самостоятельны и склоняются перед чем-то
более важным? Перед чем? Перед душой? А что душа, хлопочущая о примирении,
готова служить и вашим и нашим? Но если и вашим тоже, если она ищет правду и
совесть там, где они не ночевали, значит, и правда не правда и совесть не
совесть, а только ищущая и страдающая душа. И как быть ей, если совесть и
правда скособочены по ее милости? В чем найти ей поддержку? Ладно, можно
допустить, что душа не любит прямолинейности, не терпит прямосудия, что так
она устроена, что ей любо отыскивать жемчужные зерна в отвалах, да ведь пока
она там будет рыться, на своей стороне ничего не останется. Ну, а что такое
своя сторона, не своя, кто проводил между ними границу, и почему так тянет
человека за эту границу, не есть ли в этом его общий удел - уйти со своей
стороны на чужую?
И, додолбившись в бесконечных этих "как" и "почему", не державших
ответа, соскальзывающих с ответа, как с отвесной стенки, додолбившись до