"Валентин Распутин. Пожар (Повесть)" - читать интересную книгу автора

о мужике, но сейчас не о нем речь.
И вот Алена его, неизвестно с какого времени, сошлась в одно целое.
Больше всего озадачило Ивана Петровича, что он не заметил, когда это
произошло, когда он перестал делить ее на Алену для себя самой и Алену для
него. Проживши тридцать да еще с гаком годочков, ясно, что они немало
перелились друг в друга и тем уже стали роднее, что в каждом из них
прибавилось плоти другого, которая не может не проникать к своему
изначальному крову. Все это так, и все то должно бы относиться ко всем,
десятки лет ложившимся в общую постель. Однако у Алены было что-то еще и
особое. У нее изменился голос. Словно это не она говорит, а через нее
говорит единая женщина, матерь всех мирских женщин. Голос сделался глубже,
сочней и шел серединой звучания, не прибиваясь к сухим берегам. И частить
она стала меньше, и слово стало добычливей: раньше она изводила великое
множество слов, пока извлекала то, самое главное, ради которого заводила
разговор, теперь же оно находилось быстрей, без артподготовки, как
любил он подшучивать, и оказывалось точней.
Алена незаметно заняла место, на которое ее в молодости не хватало и
которое можно определить так: женская сыта. Это значит, что Алены было ровно
столько, сколько нужно,- не больше и не меньше. Быть может, чуть больше, но
маленький перебор всегда исправим. Находился ли он дома или уходил, он
постоянно чувствовал в себе Алену, продолжавшую свою неустанную службу. Она,
когда требовалось, добавляла или убавляла его характеру, находила в нем
терпение и вела домой. В долгих рейсах у себя в машине он нередко
разговаривал с ней, зная, чем она станет отвечать, и, поговорив,
посоветовавшись, приходил к какому-нибудь решению. Опрятный и мягчительный
тот мир, который был Аленой, с годами не только не выстыл, но еще и
пораздался в понимании и тепле. Мужик, в котором не звучит голос жены:
погоди, Ваня или Степа, скоренько выпрастывается из жизни и, даже живя,
ходит в ней как в малахае с чужого плеча.
Маленькая, подбористая, с девчоночьей фигурой, она не передвигалась, а
взмывала и летала. И так до сих пор, хотя надо бы уже поубавиться прыти.
Глядя на нее, не раз Иван Петрович обрывал себя на страшной и, быть может,
вещей мысли, что такие люди, как Алена, такие порывистые и заведенные,
срезаются мгновенно, без жалоб и постепенного остыва. В свое время, когда,
наломавшись вдоволь и нормировщицей и учетчицей, наслушавшись матюков и
нахолодавшись на вольном воздухе, спросила-сказала она, что собирается пойти
в библиотекари, Иван Петрович засмеялся: "И что ты там станешь делать? В
окошки, как бабочка, биться?", не представляя ее сидящей, как того требовала
работа с книгами. А она и не сидела. Она даже карточки выписывала на ногах,
чуть склонившись над столом или подоконником. И по участкам, по участкам,
подсовывая книжки даже тем, кто не знал, с какого конца они раскрываются. А
сколько он, Иван Петрович, книг перечинил - до сотни! - сначала какие читал,
потом остальные, и не одной починкой, а она все подкладывала и подкладывала.
Теперь, значит, и ей сходить с работы, которую она любила.
Не принято ныне хвалить жен, но что делать, если нечего представить
Ивану Петровичу даже и для бога самого об Алене худого. И как вспомнит он:
вот она бежит, вот бежит повечеру в дом, нетерпеливая и утолокшаяся, чтоб
скорей увидать мужика, вот на бегу еще выкрикивает что-то виноватое и
прерывистое - и сразу мирью растягивается душа. Вот они сидят вдвоем за
чаем, он молчит, она говорит за него и за себя, и он не знает, где чьи