"Валентин Распутин. Пожар (Повесть)" - читать интересную книгу автора

запас в себя, на себя и за себя, не только то, что требуется сегодня и
потребуется завтра для удовлетворения живота, а также для удовлетворения
самому выйти и другим нос утереть. Когда бы так, до чего бы все было просто.
Но боров в теплом
закутке не может не знать, что его откармливают на мясо, потому что
хоть маленькие и заплывшие да есть у него глаза, способные видеть, что
работа у тех, кого не на мясо, не только жрать, а жизнь - не одно лишь
ожидание жратвы. Человек, окруживший себя целой оравой подспорья,
вырабатывающего достаток, обязан иметь внутри этого достатка что-то особое,
происходящее из себя, а не из одного лишь хвать-похвать, что-то причинное и
контролирующее, заставляющее достаток стыдиться вопреки себе полной своей
коробушки.
Ну ладно, о достатке потом.
Не только во имя его превосходительства брюха делается работа. Сколько
их, неработающих или едва работающих, набивают брюхо ничуть не хуже, сейчас
это легко.
Работа - это то, что остается после тебя. Тебя нет, ты уже и сам
становишься работой для других, а она долго-долго еще будет напоминать о
тебе живущим вслед за тобой. Так говорят. Так оно и есть, тем более, если
работа твоя вливается в полезную реку. Есть две реки - с полезным и
бесполезным течениями, и какое из них мощней, туда и сдвигается общая жизнь.
Но это опять-таки в общем, в каких-то огромных, надчеловеческих понятиях, а
что должен испытывать он, чуть свет выезжающий завтра за двадцать и тридцать
километров, чтобы привезти за смену свои кубометры древесины? Конечно, уже
сам язык: километры, кубометры, древесина - вроде бы должен определять
чувства, наталкивая их на рубли. Но это не так. Не совсем так. Не рубли его
подстегивают, заставляя перегружать КрАЗ и выкраивать лишний рейс, а сама
работа, берущая единым охватом сотни людей. В работе он не помнит что это
километры, кубометры и рубли, он возносился над ними в какую-то иную высь,
где нет никакой бухгалтерии, а есть лишь движение, ритм и празднество. Там
он постоянно двигается попутно, а потому двигаться легко. Чему попутно, он
не мог бы сказать, похоже, попутно душе, ее изначальному наклону; там он
весь превращается в ответ на чей-то стремительный зов, душа его
выструнивается и начинает раскрыто и вольно звучать.
Да, он работник, он за собой это знает, и с той высоты, на которую он
взмывает в работе, жизнь видится надежней всего.
Четыре подпорки у человека в жизни: дом с семьей, работа, люди, с кем
вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом. И все
четыре одна важней другой. Захромает какая - весь свет внаклон. Это только в
детских глазах мир выглядит как чудесный подарок, сияющий солнцем и
наполненный людским доброжелательством. Чем дальше от рождения, тем больше
поднимающееся солнце высвечивает его расстроенность и разнобой. В младых
летах Иван Петровичу казалось, что это недостроенность, незаконченность в
долгой и тяжелой работе, требующей продолжения, но затем стало видно, что,
не будучи достроенным, он расшатался и на старых основаниях, а люди
торопливо возводят все новые и новые, раскачивающиеся на незакрепленных
низах.
Ни в какие времена люди не приближались, вероятно, к подавляющей
добросклонности, и всегда на одного склонного приходилось двое-трое
уклонных. Но добро и зло отличались, имели собственный четкий образ. Не